— Я не видел иного выхода, кроме как сказать «да». Так меня учили. Так меня воспитали. У меня не было выбора.
— Выбор есть всегда, — с явным вызовом возразила Мэри. — Особенно, когда выбрать предстоит чью–то жизнь. Вам когда–нибудь приходило на ум, что вы были неправы? Что Нико был всего лишь деталью большого плана, специально разработанного для того, чтобы привести вас туда, где они хотели вас увидеть?
— Да, — ответил я, взглянув ей в глаза. — Но я не был в этом уверен, по крайней мере недостаточно уверен, чтобы отказаться от того, что мне поручили сделать.
— Это решение гангстера, Гейб, — сказала Мэри, — а не мальчика.
— Мне приходилось быть одновременно и тем, и другим, — ответил я, отвернулся от Мэри и медленно направился обратно, в комнату Анджело.
Нико вышел из траттории под моросящий утренний дождик. В одной руке он держал стакан с кофе, а в другой надкушенный сандвич–панини. В переулке рядом с тратторией стоял красный «Фиат» задними колесами на невысоком тротуаре, носом к проезжей части. Дон Фредерико сидел с двумя своими людьми в гребной шлюпке, пришвартованной к пирсу прямо напротив траттории.
— Ты мне говорил, что никогда не хотел быть боссом, — сказал я Нико, как только он отошел от двери. — Что же с тех пор изменилось?
— По–моему, ничего, — ответил Нико, швырнув в сторону недоеденный хлеб. — Мы с тобой в Италии, дома Анджело как был боссом, так и остается. Так что все по–прежнему.
Я сунул руку в карман моего черного плаща и прикоснулся к лежавшему там пистолету.
— Ты же мог сделать это сам, — сказал я. — Встать с ним лицом к лицу, вместо того, чтобы сидеть здесь и поручать дело какой–то шестерке, которая все завалила. Настоящий босс поступил бы именно так.
— Так тебя научили думать? — спросил Нико, закуривая сигарету. — Как должен вести себя босс? Или ты сам допер до этого?
— Я думал, что мы были хорошими друзьями, Нико, — сказал я.
— В бизнесе, которым я занимаюсь, друзей не бывает, — резким тоном отозвался Нико. — Добавь это к тем урокам, которые получил у старика. Когда живешь этим всерьез, тебе никто не друг. Никто, значит — никто.
Я набрал полную грудь воздуха, сглотнул стоявший в горле комок и стиснул потными пальцами в кармане рукоять пистолета. Нико выпустил изо рта сигарету и запустил руку под полу своего расстегнутого пиджака. Я попытался извлечь оружие из кармана, мои руки тряслись, я с ног до головы обливался потом, чувствуя, как его капли смешиваются на лице с каплями моросящего дождя. Нико мог уже сто раз прикончить меня, тут не было никаких сомнений. Он, не отрываясь, глядел мне в глаза и вынимал из кармана свой 38-дюймовый пистолет гораздо медленнее, чем мог бы это сделать. Я услышал выстрел и свист первой пули, увидел, как у Нико подогнулась нога и он упал наземь. Я точно знал, что своими трясущимися руками просто не мог нажать на спуск. Взглянув направо, я увидел, как один из людей, сидевших в лодке дона Фредерико, выпускает из винтовки пулю за пулей в тело Нико.
Я подошел к Нико и приподнял его голову. Глаза уже помутились, из угла рта вытекала тонкая струйка крови. Мне не понадобилось задавать свой вопрос. Достаточно было посмотреть на него, и он сам сказал то, что я хотел услышать.
— Я слишком стар, чтобы учиться убивать детей, — такими были его последние слова.
Я отошел от него — не знаю, от трупа или еще живого человека, — перешел через набережную, спустился в лодку, сел рядом с доном Фредерико, и лодка отплыла от берега. Оттуда я смотрел, как один из убийц оттащил тело Нико от дверей траттории в переулок, поднял и кинул на переднее сиденье красного «Фиата». Дон Фредерико взглянул на человека, сидевшего на веслах, и кивнул. Тот придержал весла коленями, взял черную коробочку с одной зеленой кнопкой посередине, нажал на кнопку и отвернулся от берега.
Взрыв сотряс переулок, красный «Фиат» подскочил над землей и с грохотом рухнул обратно на асфальт. Стекло из окна траттории высыпалось на улицу. Мы находились футах в двадцати от берега, но мне пришлось закрыть глаза — таким жаром обдала взрывная волна. Пистолет я
бросил на дно лодки и молча сидел рядом с доном Фреде — рико.
— Дженнаро отвезет тебя в аэропорт, — сказал он мне, когда мы опять приблизились к берегу. — Времени у тебя больше чем достаточно. — Он ткнул пальцем в сторону стоявшего неподалеку темно–синего «Мерседеса». — Твой чемодан в багажнике. Билеты на заднем сиденье. Рейс семь восемнадцать, отправление по расписанию, в полдень.
— Я буду вспоминать вас, — сказал я.
— Мы оба будем жить в воспоминаниях друг друга, — высокопарно произнес дон Фредерико и с искренней нежностью обнял меня. — И в добрых, и в грустных.
Я потер ладонями лицо: от пальцев пахло подсохшей кровью. Рубашка успела отсыреть от дождя и морских брызг. Я отвернулся от старика и окинул взглядом лежавший вокруг неаполитанский пейзаж — это место и живущих там людей я успел полюбить, хотя и прожил там так недолго.
Больше я там не был.
Теперь я был полностью готов к тому, чтобы стать профессиональным преступником. Я получил надлежащее обучение и обнаружил прирожденные способности к ведению бизнеса. Я питал уважение к столпам старых порядков, таким, как Анджело и дон Фредерико. Я видел своими глазами и убийство, и предательство и обладал нешуточной мстительностью.
Вот только у меня не хватало духу для всего этого.
Я не хотел одинокой, исполненной зловещего предвкушения жизни, где даже ближайший друг мог внезапно превратиться во врага, которого необходимо уничтожить. Если бы я пошел по тому пути, на который толкал меня Анджело, то заработал бы миллионы, но никогда не смог бы испытать счастья и удовольствия, подчас сопутствующих обладанию такими богатствами. Я властвовал бы над тем–ным миром, где мне постоянно сопутствовали бы предательство и обман, но никогда не познал бы простых удовольствий обычной жизни.
Именно за те девять часов, которые занял обратный полет в Нью—Йорк, я решил, что хочу провести свои дни вне злого преступного мира. Я должен был уйти и от этой жизни, и от Анджело. Я не знал, как он отреагирует, и даже не мог отгадать, хватит ли у меня храбрости, чтобы впрямую сказать ему, что я чувствую и думаю. Сам я понимал, что вполне гожусь для того, чтобы быть гангстером. Мне было лишь неведомо, хватит ли у меня жестокости, чтобы сказать об этом Анджело.
Я пытался спать, но не смог — был слишком взволнован. Я ни разу не прикоснулся к пище. Я смотрел в круглый иллюминатор на бескрайний океан, лежавший далеко внизу, и уговаривал себя не поддаваться Анджело и запастись решимостью, чтобы следовать своему выбору и довести события до их логического конца. Я знал, что он даст мне время оправиться от того, что случилось в Италии. Но я также знал, что с каждым лишним днем я буду все крепче запутываться в его сетях, и возможностей для бегства будет оставаться все меньше и меньше.
Посреди всех этих раздумий я вспомнил, как много лет назад, когда мне было одиннадцать, я серьезно заболел гриппом. Жар перевалил за 105 градусов[32] и, сколько на меня ни наваливали одеял, я никак не мог согреться. В одну из таких ночей в мою комнату пришел Анджело. Он положил поверх груды стеганых одеял, которыми я был укрыт, еще одно, электрическое, а сам лег рядом со мной. Он протирал мне лицо смоченным прохладной водой полотенцем, а к груди приложил бутылку с горячей водой. Он шепотом напевал мне старинную итальянскую балладу «Parle me d'аmore, Mariu», пока я не заснул. А он оставался рядом со мной, пока температура не начала снижаться.
