– Грит, что же ты наделала? – вырвалось у Яна. Он расцепил пальцы и со стоном потер лицо.
«Я думал, что вылечился, – как-то сказал ему Винсент за стаканом крепкого виски и сигарой. – Меня лечили ртутью, все симптомы исчезли, и доктор заявил, что я здоров. Могу жениться. Вероятно, доза была слишком низкая», – добавил он, пожав плечами. Сулема, считавшаяся чудодейственным средством от сифилиса, если ее принимать в больших дозах в течение длительного времени, могла привести к постепенному отравлению организма, а при передозировке и к смерти. Даже взрослого пациента.
Ян порадовался, что доктор Деккер был еще молод и неопытен и наверняка не видел много случаев заболевания лихорадкой Денге, тем более у белых детей. Да на его участке почти не было европейцев. И, прежде всего, Ян порадовался, что все это почти не затронуло Иду.
«Ты давала им ртуть, Грит? – тихо спросил он недавно, взяв Маргарету за руку. – Скажи мне, Грит – ты давала ртуть Йеруну и Иде? – Она лишь молча мотала головой и тихонько всхлипывала. – Грит, ответь мне!»
«Мелати, – как-то раз прошептала она. – Это была Мелати. Мои дети на ее совести». Он еще крепче сжал ее руку, и ему показался грозным собственный голос. «Неправда! Скорее всего, она получила ртуть от тебя, и это ты поручила ей давать ртуть детям!» Из ее плотно сжатых губ вырвался тихий и жалобный стон. «У него была такая высокая температура, какой еще не бывало. Часто все начинается с температуры – так говорил мне мой врач. – Потрясенный, Ян обнял ее и крепко прижал к себе. – Я хотела его спасти, Ян, – рыдала она на его плече. – Я только хотела спасти моего мальчика. Спасти нас всех».
С тяжким вздохом Ян убрал руки с лица. Он отодвинул стул, встал и начал ходить взад-вперед по комнате.
«Сомнительные обстоятельства будут толковаться в пользу обвиняемой, – сказал ван дер Линден. – По вашим словам, это молодая, ничем не запятнанная нидерландка. А еще под сомнением была туземная бабу, которая сама лишила себя жизни от стыда и вины. Некрасиво и не по-христиански, но такова уж тут жизнь».
Вероятно, Деккер насторожился лишь после смерти Мелати. Отравилась ли она ртутными парами? Приняла ли ртуть сама, по своей воле, потому что не вынесла чувства вины, когда поняла связь между смертью Йеруна и порошком, который должна была ему давать? Или Грит дала ей ртуть, насильно или тайком, чтобы Мелати не выдала свою хозяйку? Ледяной ужас пополз по спине Яна, под зловещие крики ночной птицы у него встали дыбом волосы.
С веранды доносились приглушенные голоса ван дер Линдена и его супруги. Ян жил у них, в их доме на окраине Бейтензорга; на свое скромное жалованье он не мог себе позволить собственный дом, тем более такой просторный, с большим садом. На будущий год, когда супруги ван дер Линден уедут в Нидерланды, дом станет его. Его и Якобины.
Он окинул взглядом комнату, широкую кровать и набитый до отказа книжный шкаф и снова посмотрел на освещенный письменный стол и ночной мрак за окном. Сейчас там вырисовывались чернильные контуры делоникса королевского, огненного дерева, а днем открывался вид на вершину вулкана Геде. Он уже решил, что в этой комнате будет детская, потому что тут более-менее прохладно даже в сильную жару.
Губы Яна растянулись в улыбке, когда он подумал о Якобине. Вспомнил их первую встречу, когда она пряталась вместе с Идой за кустом гортензии, так самозабвенно, так простодушно. Смущенно и неуверенно стояла она перед ним, но при этом была такой прелестной – высокая и стройная, словно ива, со слегка растрепанными светлыми волосами. С грубоватым лицом, обладавшим своеобразной красотой. Красоту ей придавали глаза, живые, любознательные глаза. В них отражалась ее душа. Да, у Якобины красивые, одухотворенные глаза. И удивительно красивый рот, особенно когда она смеется, а губы мягкие, словно бархат. Он вспоминал тот вечер на веранде, когда она сидела с ним в ночной рубашке и халате, и тот день, когда он воткнул ей в волосы цветок плюмерии, и их прогулку по Глодоку. Часто вспоминал он их первый поцелуй под дождем в день королевских торжеств и все последующие поцелуи, а если позволяло время, шел в Ботанический сад к дереву кананга, прислонялся к его стволу и трогал пальцами сердечко и их инициалы, которые он вырезал, когда спросил ее, согласна ли она стать его женой. Его тело тотчас вспоминало те минуты, когда они вместе плавали в бассейне отеля «Бельвю», почти кожа к коже, между ними была лишь тонкая, намокшая ткань, и он почувствовал ее тело. Он помнил ее стройные ноги, узкие бедра, маленькую, крепкую грудь. Все ее тело, прямое и без изгибов, как ее душа и мысли, откровенные и искренние.
Улыбка пропала с его лица.
«Тем не менее ситуация весьма неприятная. В том числе и для вас, Моленаар. Наше головное ведомство будет не в восторге, если услышит об этом. Ведь вы знаете: simper aliquid haeret – всегда что-нибудь да прилипнет. Возможно, вы не только не займете мое место, но и потеряете свое. И что вы тогда будете делать, Моленаар?»
Глубоко задумавшись, Ян вернулся к письменному столу и тяжело опустился на стул. Он провел ладонью по губам и подбородку и снова уставился на письмо Якобины.
«Если хотите, вот вам совет: пока ничего не предпринимайте. Ничего не обещайте. Выждите немного. По крайней мере, пока не прояснится ситуация».
Лучше бы Винсент и Грит никогда не делились с ним своей неприятной тайной. Незнание стало бы для него спасением. Он был словно Адам, сорвавший в саду Эдем запретный плод с древа познания. Но нести вину за это пришлось Еве. Какое бы решение он ни принял, они все равно будут изгнаны из рая. Пути назад уже не было. Ни для кого из них.
Он устало закрыл глаза, поставил локти на стол и уткнулся лицом в ладони.
– Господи, я взываю к тебе, – пробормотал он, – в этот час несчастья. Помилуй мя и наставь на путь истинный…
42
Бейтензорг, 24 августа 1883 г.
Дорогая Якобина,
с огромным смятением я прочел твое письмо. Я полагаюсь на милость Господа и на мудрость нашего правосудия на Яве, которое, несомненно, докажет твою невиновность.
Я буду молиться за тебя.
Ян.
Якобина стояла в своей камере и вновь и вновь перечитывала эти строки, но они не доходили до ее сознания. Потом зашевелилась и нахлынула на нее темной волной мрачная догадка, утянув в бездну.
Стены закружились вокруг нее. Стол, где стояли остатки ее обеда – рис с карри из овощей, фруктов и мяса. Узкая кровать, на которой она провела три ночи, но почти не спала. Умывальник, где она кое-как приводила себя в порядок, поскольку на большее не было сил.
Колени подогнулись, и она села на пол. Тонкий, пронзительный стон вырвался из ее горла; она сжала кулаки и заплакала. Громко, бурно и впервые в своей жизни сердито.
Флортье стояла в своей комнате и глядела на платье, надетое на манекен. Стояла уже долго; ее волосы, еще влажные от купания после утреннего визита Киан Джая, намочили плечи и спину ее бирюзового, с бабочками, халата; на полу, у босых ног, образовалась лужа, куда добавлялись все новые капли.
