Арлинг не знал, как ему это удалось, но он простоял до тех пор, пока Сохо не перешагнул бордюр Песочницы, удаляясь с Круга и из его жизни.
«Теперь можно падать», – подумал он, но земля так и осталась где-то вдалеке, а руки имана, которые порой были жесткими и злыми, а иногда – заботливыми и добрыми, крепко обхватили его, увлекая в небо.
И хотя Регарди думал, что не сможет больше выдавить из себя ни звука, вопрос сорвался сам:
– Почему? – выдохнул он. – Почему вы терпите его?
Иман мог бы и не отвечать, потому что, находясь на грани миров, Арлинг все равно забыл бы этот разговор. Но мистик прошептал:
– Я ненавижу его. И люблю. Потому что он такой же, как я.
Проваливаясь в небытие, Регарди не был уверен, что расслышал его ответ верно. Так же как и последние слова учителя, которые предназначались уже не ему:
– Беги за Джайпом, Беркут, и быстро!
– Отвезем его в госпиталь?
– Нет. Пусть готовят комнату, я сам займусь им.
– Но все гостевые в Доме Неба заняты…
– Гостевые не нужны. С этого дня Лин живет у меня, в Доме Солнца.
И наклонившись почти к самому уху Арлинга, иман прошептал:
– Ты будешь жить, васс`хан. Будешь жить.
* * *
Позже, много недель спустя, когда Регарди поправился и смог ходить, он нашел Атрею и спросил ее, что означало слово, которым назвал его иман, и которое звучало в его голове все время, пока он блуждал по мирам забвения.
– Васс`хан… – сестра мистика задумалась, смакуя на губах незнакомые звуки. – Это очень хорошее слово. Я давно не слышала его звучание на керхар-нараге. Оно переводится – «Индиговый» и означает ученика, которого серкет выбрал для передачи своего наследия. Хотела бы я, чтобы мой брат когда-нибудь произнес его.
Глава 6. Танец Атреи
Колокол Алебастровый Башни пробил полдень. Его бархатный голос пронесся по центральной улице, задел молящихся на площади у Южного Храма Семерицы, свернул в окраины и, пройдясь по рядам городских складов, врезался в человека, сидящего на краю старого колодца.
Регарди поправил повязку и наклонил голову, вслушиваясь в оттенки колокольного звона. Казалось, что, прокатившись по городу, он вобрал в себя все его звуки – дыхание знойного ветра, шелест занесенного из пустыни песка, говор утомленной полуденным жаром толпы, монотонные песнопения жрецов, возбужденные крики торговцев.
Посмаковав звуки и не найдя в них ничего интересного, Арлинг вернулся к своему занятию. Вот уже месяц иман заставлял его изучать таблички с пятнами краски. Каким-то волшебным образом Регарди должен был угадать их цвет одним касанием пальцев. До сих пор у него ничего не получилось, но иман не отставал, и Арлинг послушно тратил несколько часов в день на это бесполезное, на его взгляд, занятие. Как он ни старался, засохшая краска оставалась шершавой, слегка теплой, с комочками грязи или примесью песка – она была какой угодно, но только не цветной.
Стенка колодца, на которой он сидел, раньше тоже была покрыта краской, но время ее не пощадило, прочертив глубокие морщины на некогда гладкой поверхности. И все же, ему нравилось это место.
С тех пор как иман взял его к себе в Дом Солнца, у Арлинга появилась отдельная комната, но уединения в его жизни стало меньше. И хотя он до сих пор не знал, почему был удостоен такой чести, выживание в доме учителя оказалось занятием нелегким, а в каком-то смысле – опасным.
Шкатулка, манившая его все годы обучения, открылась, но ее содержимое не радовало. Арлинг не раз с теплотой вспоминал свою циновку у двери в спальне учеников. Там, его личное пространство было ограничено четырьмя салями, но в Доме Утра никто не устраивал засады и не нападал ночью – пусть и из благих побуждений, в целях тренировки. Здесь же, в собственной комнате, в которой помимо циновки на полу, находились еще низкий столик, сундук и бесполезный шкаф с книгами, о спокойном сне пришлось забыть. Внезапные нападения учителей или самого имана в любой час ночи стали такой же рутиной, как и утреннее ношение воды на кухню. Только сейчас Арлинг понял, что, оказывается, любил спать. Сон стал такой же роскошью, как пирожное хаба с шоколадной начинкой.
Тем не менее, его комната была похожа на оазис жизни посреди знойной пустыни. Названию дома мистика соответствовал лишь подвал с ямой, из которой поднимался такой пар, что, казалось, в глину зарыли солнце. Учитель называл котловину с постоянно бурлившей в ней водой «горячим источником», но, по мнению Арлинга, ей больше подходило название вроде «кипящего котла». По словам имана, когда дом уже закончили строить, прорвалась вода, а так как отводить ее было сложно, то в подвале соорудили колодец.
Яма с паром была лишь малой частью ловушек, скрытых механизмов и других, опасных для жизни приспособлений, которые наполняли жилище хозяина школы так обильно, словно он каждую секунду опасался вторжения армии. Где спал сам мистик, Арлинг не знал. В доме было множество спален и скрытых комнат. Возможно, иман вообще никогда не ночевал в одном и том же месте подряд. И это было объяснимо. Человек, который возглавлял Белую Мельницу, должен был иметь серьезных врагов.
Тяжелее всего было то, что о своих открытиях и испытаниях, с которыми он сталкивался в доме учителя, Регарди приходилось молчать. Вместе с собственной комнатой в его жизни появилось и много лжи. На все то, что касалось Дома Солнца и что открывалось внутри его стен, был наложен строгий запрет. И хотя после переселения Арлинга по школе быстро поползли слухи о том, что Индиговый, наконец, выбран, они были быстро пресечены самим иманом – к разочарованию Атреи и Зерге, к удовольствию других учеников, еще надеющихся стать избранниками мистика, и к недоумению Регарди, который был уверен, что, несмотря на помутненное от боли сознание, таинственное слово васс`хан, слетевшее с губ учителя в тот неудачный день встречи с Сохо, ему не померещилось.
Для учеников, большинства учителей, которые его не обучали, и слуг была придумана очередная легенда, которая со временем обросла подробностями, став еще одной байкой Школы Белого Петуха. Она была простой: с приближением старости мистику понадобился помощник, который выполнял бы его мелкие поручения и которому он мог доверять больше, чем слуге. А так как для Регарди школа была единственным домом, то его преданность учению имана не могла быть поставлена под сомнение.
В новую сказку поверили не сразу. Беркут с Сахаром еще долго не давали Арлингу покоя, требуя правды, но он уверенно врал, что никаких тайн серкетов не изучает, а все свободное время прислуживает учителю и драит полы иманова дома. Регарди подозревал, что с похожей проблемой столкнулся и мистик, на которого нападали Зерге с Атреей. Так продолжалось до тех пор, пока иман официально не объявил, что Арлинг Индиговым Учеником не является и никогда им не станет, потому что законы Скользящих запрещают посвящать в таинства Нехебкая чужестранцев. Регарди слышал в словах учителя плохо скрытую ложь, потому что уже тогда учил то, что ни в боевых, ни в каких-либо других школах не преподавали. Но школа в их ложь поверила, а со временем изменила ее под свою, более «правдоподобную» версию.
