Новое гражданское общество
Вот уже скоро 10 лет мы живем под непрерывный аккомпанемент заклинаний о гражданском обществе, необходимость построения или процесс становления которого обеспечит-де нам наконец нормальную, цивилизованную жизнь, как в фешенебельных странах Запада. Логика проста: на Западе это есть – значит, чтобы жить, как на Западе, надо перенести «это» в свою повседневную жизнь.
За годы либеральных реформ в роли панацеи от всех общественных болезней перебывали и демократия, и рынок, и правовое государство, и «вертикаль власти», и распространение презервативов в школах, и высокие технологии, и – гражданское общество.
Убаюканные официальной пропагандой и заклинаниями почти несменяемых культуртрегеров, меняющих лишь проигрываемые ими пластинки, мы уже готовы признать гражданским обществом совокупность филателистов, кактусоводов и благотворителей – разумеется, под бдительным присмотром политологов в штатском. В крайнем случае, мы понимаем под «гражданским обществом» профессиональных правозащитников, с изумительным постоянством защищающих заранее известную и строго определенную «социально близкую» сторону, или разнообразных грантополучателей, с той или иной степенью добросовестности отрабатывающих средства самых разнообразных государств – включая, в последние годы, и российское.
К сожалению, забвение имен, от которого предостерегал еще Конфуций, приводит к поправкам не в словарях, а в жизни. Отворачивающиеся от реальности не отменяют ее, но лишь делают ее проявления внезапными и болезненными для себя.
Гражданское общество – не высоконаучная абстракция, а всего лишь самоорганизация людей ради защиты своих жизненно важных интересов от любых угроз – от государственной бюрократии до обыденной преступности и собственной дури.
В реальной, не оплаченной грантами жизни такая самоорганизация не оформляется. Ее члены не произносят речей, не пекутся о правах человека, почти полностью поглощены бытом и не любят пустых разговоров.
Но это детали.
Ибо гражданское общество в России есть.
Если его сильно допечь, если цинично и последовательно подвести его членов к грани десоциализации – оно готово противостоять даже власти, бороться за свои права, бросаться на бульдозеры, как было в бесчисленных «Речниках», Сочи и Южных Бутово по всей России.
Но обычно оно молчаливо, пассивно, ограничено двором или микрорайоном – и потому по-русски жертвенно проигрывает почти любому внешнему агрессору, попирающему его права: от коррумпированной бюрократии до банды уголовников, нанявших адвоката и отстегивающих участковому.
Так было почти все девяностые и все двухтысячные.
Именно в этой слабости самоорганизации заключается внутренняя причина русской катастрофы, продолжающейся и по сей день.
И именно эта ситуация начинает стремительно меняться на наших глазах.
Мехи беспомощной и пассивной «соседской общины» наполняются качественно новым «вином» – армейскими офицерами и профессиональными прапорщиками.
Военная реформа, каким бы ни был ее, вероятно, гениальный стратегический умысел, в ее сегодняшнем виде, насколько можно судить, означает стремительное и последовательное уничтожение целого социального слоя – российских профессиональных военных.
Бездушной начальственной волей эти люди выбрасываются на «гражданку», к которой они не приспособлены, как рыбы на берег, – и мучительно приспосабливаются к ней. Естественно, они находят и поддерживают друг друга, образуя то, что наука пышно именует «социальными сетями». Бывших военных объединяют привычка к организации и взаимовыручке, готовность жертвовать собой, потребность выполнения приказа и жгучая обида на руководство, лишившее их любимого дела и, строго говоря, смысла жизни.
Не стоит идеализировать российское офицерство, но сейчас армия отторгает, насколько можно видеть, лучшую его часть, оплодотворяя ею загнившее российское общество.
