– Ну, входите, – сказал писатель, пропуская неохотно.
Прошли все трое, женщины сумели разуться, не наклоняясь, – а он уже примеривался посмотреть, нынче ведь такая редкостью женщина в приличной длины юбке, которая струится по бедрам, и это так заводит, – и он проводил их в большую комнату. Перевернул портреты на стенах. Нечего им смотреть.
– У вас дети, – сказала старшая, с черными волосами.
Нет, даже не тридцать пять. Это из-за того, что они, сектанты несчастные, не красятся. А так как нынче красятся с пеленок, то женщина без косметики выглядит старше. Хотя, на самом деле, моложе. Красится ли дочь, подумал он, морщась. Тринадцать, нет, четырнадцать. Наверняка, подумал писатель. Расстроился, и решил пить, не стесняясь. По той же причине решил не переодевать халат, большой и махровый, да, но все же халат. Пять минут, и они уйдут. Можно будет сразу раздеться и бродить так по квартире, пока ванная не наберется. Он часто – нет, даже так, он Постоянно, – купался. Просто потому, что, как верно заметил алкоголик Буковски, когда пьешь, дома-то и заняться особо нечем. Он вернулся с кухни с бутылкой мастики – сначала думал плеснуть в стакан, а потом понял, что все равно придется еще не раз вставать, – и плюхнулся в кресло. Посмотрел на чашки с минералкой, которые предложил гостям. Поднял стакан, словно у них в чашках тоже было спиртное. Сказал:
– Аж двое детей, – сказал он.
– Но они со мной не живут, – сказал он.
– Мать забрала, – сказал он.
– Так что валяйте, – сказал он.
– Зачтите мне что-то из «дети непочтительны», «когда восстановятся семьи» и «отчего рушатся браки», – сказал он.
– Хотя, мать вашу, я и без вас могу об этом столько порассказать, – сказал он.
– Можно сказать, я самый большой специалист насчет причин распада брака и всякого такого, – сказал он.
– А можно… – сказала женщина с черными волосами.
– Конечно, и брошюры можно, – сказал он.
– Да нет, я имею в виду, можно и нам, – сказала она.
– По капелюшечке? – сказала она.
– Это как, – сказал он.
Поймал себя на том, что все время пытается натянуть халат на ноги, хотя он и так прикрывал колени. Но это было движение сродни тому, которым стираешь пьяную ухмылку с лица. Ее, может, и нет, а ты все равно стираешь. Потому что пьяный. Так что он оставил в покое халат и ноги, и уставился вопросительно на троицу.
– Ну, – сказал мужчина.
– Мы вовсе не сектанты какие, как про нас все думают, – сказал он.
– Мы и выпить чуть-чуть можем… в меру, все в меру, – сказал он смущенно под одобрительными взглядами своих женщин.
– И потанцевать… – сказал он.
– Просто мы напоминаем людям, что они забыли радость, – сказал он.
– Радость общения, радость простой пищи, радость стаканчика, но не больше! Вина, – сказал он.
– Излишества, вот враг, вот что лишило нас вкуса к жизни, – сказал он.
Улыбнулся.
Протянул свою чашку.
* * *
После того, как они распили бутылку, пришлось лезть в шкаф за ракией. Это еще оставалось после поездки в Болгарию, куда он отправился, чтобы полежать недельку-другую на пляже, отдохнуть, успокоиться, обдумать все, как следует. Конечно, все это оказалось полной чушью. Он просто жрал спиртное всю эту неделю в номере, и слушал «Битлз» на ноут-буке, и думал, как бы это взбесило его жену. Та была очень красивой, одевалась всегда соответственно времени, и старше мужа – бывшего мужа – на пару лет. Но шла в ногу со временем, слушала то Adele то Lana del Ray – смотря кто входил в моду – и ненавидела эту его любовь к прошлому. Прошлому? Да он просто скучал по детству. По безмятежной, беспримесной радости бытия. А до моря он доползал лишь, чтобы упасть в воду и слегка протрезветь перед завтраком. Завтрак, это святое. Он дает силы пить весь день. Весь Божий день, как правильно говорят эти ребята. Они, кстати, оказались славными.
– Вот ты думаешь, – жаловалась Блондинка, у которой оказались не только светлые волосы, но и вполне себе человеческое имя, только он его не запомнил, хотя и просил уже повторить раз пять, – нам приятно?
– Смотрят, как на уродов, и то издали, а вблизи в лицо вообще не смотрят, избегают касаться, как прокаженных каких-то, – говорила она.
– Все думают, что их сагитируют, загипнотизируют, и заставят платить десятину церкви, – говорила она.
– А у нас никаких финансовых взносов, мы просто ходим и напоминаем людям о том, – говорила она.
– О чем же, – спросил писатель, открывая ракию.
– О том, что жить можно в радости, – сказала она.
– Ой, нет, ну ладно, совсем чуть-чуть, – сказала она.
Писатель плеснул ей. И Брюнетку. И спутнику их, который оказался вполне себе компанейским мужиком, и даже не грузил своим Богом. Потому что, как он объяснил, их сек… организация стоит на твердой позиции: Бог един, но он у каждого разный, так что и не стоит пытаться разубедить человека в чем-либо.
– Радость от жизни, – сказал он, подняв стаканчик.
– Вот и все, что мы хотим напомнить людям, – сказал он.
– Живите в радости, ведь мир не создан для скорби и страданий, – сказал он, как будто обращался к кому-то на улице.
– Людям просто везде мерещится двойное дно, – сказал он.
– Подвох, ловушка, капкан, – сказал он.
– А мы просто хотим напомнить им о смысле жизни, – сказал он.
– Мы рождены быть счастливы, – сказал он.
– Но настоящую радость дает умеренность, – сказал он.
– Ребенок, обожравшийся тортами, не понимает, что такое радость вкуса, – сказал он.
– Ему с каждым разом надо все больше крема, все больше жира, все больше сахара, – сказал он.
– А ведь простой леденец может быть настоящим праздником, – сказал он.
– Не будем про детей, – сказал писатель.
Брюнетка – ну, на то она и старше, – понимающе положила свою руку на его. Он вдруг понял, что у нее тонкие, длинные пальцы, и ногти она не грызет. И это в Молдавии. Поразительно! Проповедник сказал:
– Мы такие же люди, как вы, – сказал он.
– Думаете, нас начальство за такое по голове погладит? – сказал он, просто и надежно улыбаясь.
Девушки покачали головами. Нет, нет, не погладит! Брюнетка закинула ногу на ногу – как умудрилась в такой юбке, – и улыбнулась.
Писатель сказал ей:
– Скажите, а вам не жарко вот так… – сказал он.
– В смысле, – сказала она.
– Ну, колготки, в такую жару, – сказал он.
– Конечно, очень, – смущенно сказала Брюнетка.
