Ничего не произошло, никто не упал.
Фрей присоединился к нему с мыслью-мечом в руке, но клинок Жнеца оказался не более эффективен, чем его собственное оружие, и прошел сквозь ряды, как сквозь дым.
Он позвал Скади, затем Ньёрда, но ни мысль-хлыст, ни трезубец не преуспели, равно как и огненные руны, ледяные руны или руны победы. Уши мертвых остались глухи даже к самой могущественной музыке Браги, глаза мертвых остались слепы даже к самым соблазнительным чарам Фрейи. Они непреклонно продолжали нараспев читать тайные имена Отца богов:
Яльк, и Игг, и Вератюр,
Вак, и Трор, и Варматюр,
Хертейт, Бильейг, Оски и Гаут…
В общем оцепенении и атаке Слова лишь через двенадцать строф ваны сообразили, что пастор и его подмастерье — не говоря уже о фермере, женщине и пузатой свинье — пропали.
Один знал, что битва почти окончена. Раз за разом он бил, истекая кровью из дюжины ран, но Шепчущий оставался невредим. Зато его удары прорубили узкую просеку в безмолвных войсках Ордена. Но едва кто-то падал, другой занимал его место, и жуткое Общение не прерывалась. Одноглазый сражался, как загнанная в угол крыса, но в глубине души начинал верить, что противник непобедим.
Силы Генерала подходили к концу. Каждое имя, каждый гимн врезались глубже предыдущих. Его чары истощились, правая рука безвольно повисла, от мысли-меча остался лишь осколок. Один сотню раз ударил Безымянного, но ни разу не оставил на нем даже царапины.
Скорее наоборот, тот становился сильнее во время боя, его обличье приобретало форму, так что даже слепой Один почти начал различать его лицо под капюшоном отшельника, очертания рта, ум в глазах. А его цвета — конечно, ему был знаком ржаво-красный след, переходящий по краям в ярко-рыжее пламя…
И все же Слово еще не умело творить плоть. Один знал, что обличье врага может обладать властью здесь, в Землях мертвых, но, чтобы завоевать миры, оно нуждалось в костях, и мышцах, и живой плоти…
Жизнь за жизнь.
Его плоти. Его костях.
Зову тебя Вотан, Виль и Ва…
— Так вот чего ты хотел, Мимир, старина? Надеюсь, тебе понравится, — сказал Один. — Лично мне это тело уже поднадоело.
Безымянный сухо засмеялся.
— О нет, — ответил он. — Твое тело мне не подходит. О нет. Совсем не подходит. Сотню лет назад еще куда ни шло, но сейчас оно слишком изношено, чтобы мне был от него прок. Нет, мне просто хотелось развлечься, дружище, потому что я терпеть не могу, когда старые счета остаются неоплаченными.
Он поднял посох, чтобы снова ударить. Один резко откатился с его пути, не обращая внимания на боль в раненом плече.
— Тогда кто у тебя на уме? — спросил он. — Здесь Земли мертвых, если ты не заметил…
И внезапно до него дошло.
Жизнь за жизнь.
Без тела (или хотя бы головы) враг никогда не покинет царства Хель, и если он стремится завоевать миры…
Жизнь за жизнь.
Жизнь Мэдди.
Он разгадал план Безымянного и в ярости и отчаянии ударил противника, который играючи ушел от атаки. Один упал на одно колено…
Безымянный легко парировал удар.
— Так вот чего ты хотел с самого начала, — выдохнул Один с новым ударом. — Возродиться в живой плоти, восстановить Асгард и самому править им. Стать Моди, украсть и присвоить ее чары, исполнить пророчество, которое тебе пришлось сделать…
— Ну наконец-то, — похвалил Безымянный. — Ты всегда медленно соображал. Что ж, старина, ты знаешь поговорку. Никогда не верь оракулу.
И они перешли к последней строфе. Тридцать три строфы были начертаны под именем Одина Всеотца в Книге Взываний. Десять тысяч голосов повторяли последнее двустишие.
Зову тебя Воин, Одноглазый и Странник.
Тем самым ты назван и тем самым ты есть…
С этими словами побежденный Генерал пал на песок.
Мэдди помнила пророчество. «Я говорю, ибо должен», — вещал оракул, и, хотя он направил их по ложному пути, не открыв всей правды, чтобы обманывать и задерживать, девочка знала, что оракул не может лгать.
Я вижу корабль мертвецов на брегах Хель
И сына Бёра с его псом у ног его…
И все же, глядя на двух столь ужасно неравных противников, она не теряла надежды, что что-нибудь, как-нибудь изменит ход битвы в пользу Одноглазого. Какой-нибудь неожиданный поворот событий, как в ее любимых историях.
Но все кончено. Ее друг лежит лицом вниз на костяно-сером песке, и цвета его так поблекли, что он, наверное, мертв.
— Нет, только не ты, — застонала девочка и, стряхнув удерживающую руку Бальдра, побежала к Одину по забрызганному кровью песку.
Безымянный стоял над ними с воздетым посохом, с лицом, озаренным победой, но Мэдди почти не замечала его.
Она упала на колени. Коснулась волос Одина. Он был еще жив.
— Мэдди.
— Я здесь.
Превозмогая боль, он поднял голову. Вне своего обличья он казался совсем стариком — совсем человеком, — словно сотня лет прошла с их последней встречи на холме Красной Лошади. Во время битвы Один потерял повязку, его морщинистое лицо превратилось в маску из крови и пыли. Единственный глаз смотрел незряче, и Мэдди поняла, что он полностью слеп. Ее сердце сжалось от жалости и горя — но за ними лежали злость и обида, которые она испытала, поняв, что истина еще жива, еще молит о свободе.
— Зачем ты пришел сюда? — спросила она. — Я знала, ты умрешь, если придешь сюда.
Один вздохнул.
— Та же… нетерпеливая… Мэдди.
Он говорил сломленным, задыхающимся шепотом, но девочка еще различала в его голосе следы старого раздражительного Одноглазого, и оттого ей ужасно хотелось плакать.
— Я хотела остановить войну, — сказала она. — Я хотела, чтобы всего этого не было. Я хотела спасти тебя…
— Невозможно, — ответил Один. — Пророчество.
Мэдди начала возражать, но Один покачал головой.
— Дай мне… взглянуть… на тебя… еще разок, — произнес он и слепо, с огромной нежностью коснулся рукой лица Мэдди.
На мгновение девочка задержала дыхание, пока его пальцы скользили со щеки на подбородок, медлили на лбу, подмечали складки горя и упрямства вокруг рта, следы слез под глазами.
Хорошее лицо, подумал Один. Сильное, но доброе, хотя, возможно, не слишком мудрое…
