— Нет, — прорыдала она. — Нет! — Это было так сладко и настолько несбыточно, что она боялась поверить своим ушам.
— Я люблю тебя, — сказал Алекс, — и ты знаешь об этом, Шерон. И я знаю, что ты любишь меня.
Шерон уткнулась лицом ему в плечо, беззвучно рыдая.
— Александр, — наконец выговорила она, — Александр, это невозможно! Мы не можем… Прошу тебя… Я ведь уже смирилась с тем, что это невозможно. Я завтра уеду. Позволь мне уехать, пожалуйста, позволь мне уехать!
Алекс молча качал ее в своих объятиях. Она знала, что он ждет, когда она успокоится. Знала, что он не позволит ей уехать. Знала, что он не захочет смириться с несбыточностью, как смирилась она. «Я прошу тебя стать моей женой». Неужели он действительно сказал это? Женой. Она будет женой Александра? Его другом и товарищем? Его любовницей? Матерью его детей? Его женой?
Она обмякла в его руках.
— Мы оба вдовцы, — заговорил он. — Мы не связаны никакими обязательствами. Мы любим друг друга, и мы любовники. Так что же может помешать нам стать мужем и женой?
На секунду ей показалось, что действительно нет никаких препятствий их браку, но только на секунду.
— Ты граф Крэйл, — сказала она. — А я никто, да еще и незаконнорожденная. Обязательно найдутся люди, которые скажут, что я не заслуживаю быть даже твоей любовницей.
— А я объясню им, что это не их дело, — ответил Алекс.
— Александр. — Она глубоко вздохнула. — Все это не так просто. Ты ведь знаешь, что это непросто.
— Конечно, непросто. — Он приподнял за подбородок ее лицо и поцеловал в губы. — Очень непросто. Тебе будет непросто жить той жизнью, которой живу я, не говоря уже о жизни в Англии. Я прекрасно понимаю, что тебя не сразу примут в том кругу. Я знаю, что тебе будет трудно принять на себя обязанности хозяйки замка. Я знаю, что, когда наши дети вырастут, им придется столкнуться с плохо скрываемым презрением отпрысков аристократических семей. Я знаю, что на твою долю выпадет немало обид и страданий и что я никогда не смогу забыть, что причина этих страданий — я. Но подумай, Шерон, неужели ты действительно хочешь другой жизни? Что тебя ждет, если ты не выйдешь за меня?
И в самом деле — что? Месяц или даже два ей придется жить в том самом доме, где она жила девочкой с матерью. А потом чужие люди, незнакомое место и новая работа. Новая жизнь. И никакого Александра.
— Ты будешь стыдиться меня, — слабо возразила она.
— Никогда! — горячо воскликнул Алекс. Он все еще держал ее за подбородок и смотрел ей в глаза. — Вот этого не будет никогда, Шерон. Запомни это раз и навсегда. Выходи за меня замуж, Шерон. В нашей жизни так много правил, законов, предписаний! Пока я шел сюда, я спрашивал себя, почему люди должны жить в соответствии с какими-то неизвестно кем придуманными предписаниями? Шерон, неужели мы сейчас расстанемся, чтобы никогда больше не увидеть друг друга, только потому, что кому-то может не понравиться наш союз? Мы ведь нарушим даже не закон, а лишь перешагнем через нелепую условность. Неужели мы всю жизнь должны прятаться друг от друга только потому, что родились на разных ступеньках общественной лестницы? Я не вижу другой причины. Или я ошибаюсь?
Она не могла и не хотела придумывать никаких причин. Если бы она могла сейчас видеть что-то другое, кроме его небесно-голубых глаз, она, возможно, смогла бы поразмышлять над этим. Но Алекс крепко держал ее за подбородок, и в ее силах было только зажмуриться, чтобы не видеть их, но и этого она не хотела делать.
— Александр, — прошептала она. Но вдруг как бы опомнилась: — А как же Верити?
Он улыбнулся:
— Ты хватаешься за соломинку. Да когда Верити узнает, что ты станешь ей матерью, то от восторга дня три будет скакать по окрестным холмам!
Шерон рассмеялась.
— Скажи, ты не могла забеременеть в прошлый раз? — вдруг спросил он.
Она пожала плечами и почувствовала, что краснеет.
— Могла, — ответила она, — хотя у нас была только одна ночь.
— Но зато я четырежды атаковал тебя, — с улыбкой сказал Алекс. — Если бы знать наверняка, Шерон, мы бы уже давно отбросили ненужные споры. Надеюсь, ты понимаешь, что я желаю, чтобы все мои дети были рождены в законе. — Его улыбка потеплела. — Я хочу, чтобы у нас были дети, любимая. Я хочу дать тебе сына, чтобы ты не горевала о смерти Дэффида, хотя наш ребенок никогда не сможет занять его места в твоей душе. Он навсегда останется твоим первенцем, как Верити для меня. Но я хочу, чтобы у нас с тобой были и сыновья, и дочери. Как по-твоему, это не слишком?
Все ее тело, вся ее женственность пульсировали от желания, от желания иметь их общего ребенка. Шерон покачала головой.
Алекс заглянул ей в глаза.
— Что означает твой ответ? — спросил он. — Не слишком? Или, наоборот, ты не хочешь иметь от меня детей?
— Александр, — прошептала она.
Он положил ее голову себе на плечо, крепко обнял ее и замер. Он ждал ответа. Она знала, что он исчерпал все аргументы. Кроме одного, который пока оставался в запасе и который, несомненно, должен был сработать. Но она знала, что он не использует его, пока она не даст ему ответ.
В конце концов, он оставлял ей свободу выбора. Свободу принять решение. Именно поэтому он заставил ее положить голову ему на плечо. Он даже взглядом не хочет подталкивать ее к ответу. Это должен быть только ее выбор.
Она так хорошо себя чувствовала с ним, прильнув к его плечу, вдыхая его запах.
— Мы будем все время жить в Англии? — спросила она.
— Вряд ли, — сказал он. — Скорее наоборот — мы будем бывать там очень и очень редко. Еще до того, как я чуть-чуть узнал Кембран, Шерон, у меня появилось странное чувство, что я приехал домой. И я вновь остро почувствовал это сегодня, когда принял решение уехать в Англию, чтобы ты могла остаться здесь. У меня появилось чувство, что я не возвращаюсь домой, а, наоборот, уезжаю из дома.
— Ты был готов уехать, чтобы я могла остаться? — переспросила Шерон.
— Я и сейчас готов, — сказал Алекс. — Если кому-то из нас обязательно нужно уехать, то это сделаю я. У тебя гораздо больше прав на то, чтобы остаться здесь. И ты гораздо больше потеряла бы, уехав отсюда.
Шерон задумалась.
— Нет, — наконец сказала она, — мы потеряли бы одинаково много, Александр. Мы потеряли бы друг друга.
Он обнял ее крепче.
— Я любила Гуина, — говорила Шерон. — Он был хороший, заботливый и трудолюбивый. Я любила Оуэна. Если бы ты не приехал, этой любви хватило бы на то, чтобы прожить с ним долгую жизнь. Это была бы трудная жизнь — слишком по-разному мы смотрели на многие вещи. Но ты приехал. И с тобой я познала то, что, как мне кажется, мало кому дано познать. Я познала любовь, ту самую высокую любовь, которую обессмертили великие произведения литературы. Ту, о которой сложены стихи. Может быть, я преувеличиваю?
