Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 160
Саид с облегчением поцеловал землю между ладонями и стал задом отползать к выходу. Подняться на ноги он не решался – господин Ястреб остался им недоволен, и в таких случаях воины предпочитали выказывать совершеннейшую покорность и смирение.
Уже у самых дверей он услышал, как сейид снова обратился к ханьцу:
– Во время похода на Мурэн твоя семья останется здесь. А ты поедешь со мной и лично покажешь все, что нарисовал на песке.
Простершийся у ступенек возвышения человек принялся униженно скулить:
– О величайший господин! Моя старшая дочь обручена! Ее свадьба назначена на следующий месяц! Жених пришлет за ней алый паланкин в Ханьсу! О господин, смилуйся, я служу тебе верой и правдой, каждый мой вздох открыт твоему взгляду, о величайший!
Ответа не последовало. Ханец всхлипнул и замолчал.
– Пусть жених твоей дочери приедет за ней сюда, – проговорил нерегиль.
Купец попытался было захлюпать носом, но сдержался.
– Иди.
Кланяясь и бормоча слова благодарности, тот пополз к выходу.
Саид, убедившись, что господин Ястреб снова склонился над бумагами, мягко поднялся и бесшумно подкрался к дверям. Ханец все постанывал, по-жучиному перебирая руками и отползая от возвышения.
Вдруг темноволосая голова за белым прозрачным шелком поднялась – и Саид кожей почувствовал, как взгляд Ястреба скользнул мимо него и уперся в купца. Юноша замер, боясь вздохнуть, а ханец поперхнулся очередным «о благодарю, о премного благодарю».
– Да, запомни вот что, купец.
Ханец походил на раздавленное насекомое – его предельный страх можно было почувствовать нюхом. Бесстрастно оглядев дрожащего человека, нерегиль проговорил:
– Если я с тобой разговариваю, это не значит, что мы беседуем.
И ханец с удвоенной силой заколотился лбом об пол.
Мурэн, два месяца спустя
Задрав голову и щурясь от солнца, Хасан ибн Ахмад придержал коня и стал рассматривать тех, кто висел под аркой ворот: шесть выдубленных степными ветрами и солнцем трупов покачивались в петлях. Присмотревшись к двум крайним, ашшарит покачал головой и цокнул языком: и вправду, то были ханьцы. Изорванные халаты потрепала непогода, сиреневый шелк выцвел под безжалостным солнцем и весенними ливнями, но кое-где еще поблескивало золотое шитье. Скрипя веревками, тела медленно крутились над теми, кто желал войти в Мурэн через Северные ворота.
Выломанные деревянные створки лежали на земле, и серый песок уже затянул крепкие доски. Бронзовые петли разъедала зеленая плесень, кое-где дерево проломилось и торчало щепой, как костями при открытом переломе, – по поверженным воротам мятежного города ежедневно проходились сотни ног, колес и копыт.
Хасан поддал своему рыжему пятками по бокам и въехал под служившую назиданием всякому путнику арку. Из-за плечей преступников торчали, по ханьскому обычаю, длинные доски с иероглифами – «предатели».
Рассказывали, что в ночь перед штурмом в лагерь к Тарику явились эти шестеро: двое купцов и четыре хорчина Дэрбэнхана. И предложили сделку: они, мол, откроют ворота, а ашшариты за это не будут грабить и жечь город. Купцы и нойоны переживали за свое добро, а взбалмошный мальчишка, кричащий о мести и гордости предков, их не интересовал. Нерегиль согласился.
Под утро его войска – две тысячи южан и тумен Араганова сына Сангума – вошли в город. Мурэн не жгли и не грабили – но пожар вспыхнул, и резня вышла страшная. Преданные юному хану люди дрались до последнего – а вместе с ними сражались их домашние. Дети и женщины подносили стрелы и дротики, бросали с крыш камни и кувшины с нафтой – гвардейцы и союзные джунгары брали квартал за кварталом, оставляя за собой полыхающие дома и окровавленные пороги и лестницы.
Говорили, что бои продолжались два дня – пока не выбили тараном ворота цитадели и не ворвались туда. Дэрбэнхана нерегиль приказать взять живым во что бы то ни стало – на его совести гибель малолетних братьев и сестер, сказал Тарик, и смерть в бою будет для него слишком легкой. Юношу выловили сетью – и отправили в Дархан, где при большом стечении народа приколотили к деревянному коню у Восточных ворот. Хасан выехал из города неделю назад, и позорные козлы с распяленным на них обклеванным трупом еще стояли на месте. Взяв Мурэн, Тарик приказал казнить всех шестерых предателей: Дэрбэнхан был вашим благодетелем, а я ваш враг – и если вы предали природного господина, то как же вы предадите врага? Так он сказал и велел повесить изменников на воротах.
Про себя ибн Ахмад сердито думал, что эдак можно всех перебить – человеческое сердце изменчиво, и если не ты предал, то тебя предадут. Удивляться этому – все равно что стремиться обратно в утробу матери. И какая польза может произойти от казни купца? Тем более язычника из Хань? Купец есть человек базара, он не ведает благородства, не знает о чести – и за то расплачивается с теми, кто знает о благородстве и чести. Купцов стригут, как овец, и с ханьцами надобно было поступить как поступают с проворовавшимися вазирами и чиновниками: вытрясти деньги и долговые расписки и отобрать имущество. В аш-Шарийа упрямцев, отказывающихся от счастья бедности суфия, привязывали на солнце закованными и в тяжелом шерстяном халате – несчастные поджаривались под полуденными лучами, подобно рыбе-биззу в масле. В здешних краях на голову беднягам надевали бычий пузырь либо сырую верблюжью кожу – на солнцепеке кожа ссыхалась, сжимая голову несчастного, и тот либо умирал в муках, либо рассказывал все, что знал. А рубить сплеча, убивая козу, дающую молоко, – неразумно. Тем более здесь, среди степей, где каждый может стать тебе другом – или врагом. Как прикормишь…
Последние четыре месяца Хасан провел в предгорьях Хангая, вылавливая среди островков снега и жухлой травы кочевья мятежных родов, присягнувших Дэрбэну. Вернувшись в Дархан, он с удовлетворением отметил, что по крайней мере половина голов, выставленных на пиках над четырьмя воротами города, прислана им. Под его началом шли три тысячи Правых гвардейцев – после вторичного разорения Куртубы и гибели шейха джамийитов халиф сослал Хасана в джунгарские степи на пару с Тариком. Им дали под начало две тысячи южан и вот эти три гвардейские – и приказали обходиться только ими. Они и обходились.
Правда, ибн Ахмад за пять лет степных походов сумел – слава Всевышнему! – составить изрядное состояние. В Дархане взяли хорошую добычу – Хасан до сих пор не получил все деньги по распискам от купцов. Те после штурма скупали соболя, рабов и шелк: в городе ханьские торговцы держали склады, и все достояние язычников досталось воинам верующих. Всевышний помог Хасану и с делами выкупа: пленных сгоняли толпами, и среди тысяч измазанных сажей, оборванных людей не разглядеть было, кто знатен и богат, а кто не стоит и лепешки, которую на него потратит ведущий невольников караванщик. Ибн Ахмад велел ускорить продажу и отдал распоряжение кричать только три цены за женщин и детей – а потом пускать с молотка за последнюю объявленную. Слава Милостивому и Подающему – Хасану указали на стоявшую на помосте девушку в расшитом ханьском платье и крикнули: «Горе тебе, о ибн Ахмад, ты удешевил ее, ведь это дочь наместника Эдзина!» Хасан тут же купил девушку, написал ее отцу – и благодарный ван Эдзина прислал ему не только золото ради выкупа дочки, но и благодарственное письмо с заверениями в преданности. С тех пор все выходившие из Эдзина купцы платили ибн Ахмаду за охрану каравана. Ашшариты, идущие в Хань и Ханатту от Мерва и Беникассима, также расплачивались серебром – ибо неплательщики могли утратить не только добро, но и самые жизни. Степь – место небезопасное, это всем известно, и многие уруутские и ойратские нойоны делились с ибн Ахмадом добычей: Всевышний не любит алчных и безрассудных, и тех, кто не мог показать налетчикам пайцзу с личным знаком Хасана, ждала незавидная участь.
Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 160
