воспоминаний умереть можно. А я уже несколько раз умер, мне сверху не надо.
Он сдержал слово: никогда не вспоминал о пережитом в концлагере, даже по телевизору не смотрел и по радио не слушал. Заодно и про Советский Союз не вспоминал, слова «коммунизм» и «партия» из речи вырезал и сжег. Сразу после победы.
Жизнь Берты стала походить на сказку: муж, капиталец, свой уютный домик, и никто не преследовал за визиты в синагогу. А тут еще Лия замуж выскочила за богатенького американца, уехала в соседнюю Луизиану и начала слать подарки. Осталась одна нерешенная задача: отыскать Льва. Но и ее Аркадий Михалыч быстренько уладил через своих корреспондентов, на время войны притихших, а после победы зазвеневших с новым, невиданным энтузиазмом. Еще бы, теперь к первым волнам белой эмиграции прибавились беженцы, эвакуированные, снятые с поездов в безымянных выселках, оставшиеся без родителей детдомовцы и беспамятные раненые. Полстраны кого-то искало, оплакивало.
– Лев Абрамыч Авербух – инженер Мелитопольского завода станкостроения. Работает в Акмолинске. Член партии, – довольно сообщал Гарри растроганной Берте. – Успешная карьера для еврея в СССР, скажу я вам.
– А Левка у нас идейный, он совсем маленьким из дома сбежал в этот Ленинград, там ошивался. Сильно революцию любит, аж дрожит. – Она глотала непрошеные слезы и улыбалась. Доброе многострадальное лицо светилось невысказанной радостью, вот-вот захлопает в ладоши. – Жив, значит, и не сидит. Ай молодчина Левка! А я уж думала, все.
– Но вы ему не пишите, Берта Абрамовна, – предостерег Аркадий, понизив голос, – не ровен час, обвиноватят. У них там непросто.
– Да какой из Левки враг народа? Он же, кроме механизмов и Инки, никого вокруг не замечает! – Она меленько рассмеялась, то ли хвастаясь братовой целеустремленностью, то ли печалясь о его близорукости.
– Все равно. Не дай бог беду навлечь. Вы лучше его супруге записку отправьте. И не по почте, разумеется, только через доверенных людей. Если посчитают нужным, сами напишут, а нет, так… – Он развел руками.
– Не, Аркадий Михалыч, Инесса его еще больше идейная, чем сам Левка. Она из детдома, что ли. То ли беляки ее родителей убили, то ли от бедности сами померли. Ей советская власть вместо матери.
Попечитель «Общества помощи русским беженцам» интеллигентно хмыкнул. Напротив имени Инессы Иннокентьевны Авербух давно стояла пометка о родне во французском Провансе. Некая княгиня Дарья Львовна Шаховская, в девичестве Шевелева, супруга богатого Петропавловского маслодела князя Глеба Вениаминыча, приходилась троюродной сестрой графу Иннокентию Карповичу, отцу Инессы. Европейские коллеги давно нашли и связали оборванные ниточки семейных хроник. Как отнеслась идейная супруга к семиюродной тетке за границей, он не знал, не интересовался. Мог выяснить, но зачем? И без того за словами Берты Абрамовны мнилась кишевшая чудищами пропасть. Выходило, что даже ближайшим родственникам советские граждане не сообщали о себе правды, вся жизнь – ложь и несвобода. Зачем она тогда?
– В се же не пишите Льву Абрамычу, – задумчиво повторил он, – работа на оборонном заводе предполагает высокий уровень секретности. И супруге его не стоит писать, за ней могут очень пристально следить. Вы напишите равнодушное письмо его свояченице Агнессе Иннокентьевне. Якобы кто-то сообщил вам о ее местопребывании. И спросите в письме, что с братом и его семьей. Так похитрее будет. Как будто вы случайно нашли родственницу, но не пытались наладить связи с братом.
– К ак скажете, Аркадий Михалыч. Но… я хотела на идиш написать. – На лицо Берты набежало светлое облачко. – Или вы, может быть, сами напишете? Я что-то потерялась…
Аркадий посмотрел на нее, вспомнил первую встречу и поверил, что лучше написать ему самому, официально, старательно подобранными выхолощенными словами без интонаций. А Берта неожиданно закончила предложение:
– ..Может, мы еще возвратиться надумаем…
Оказии случались нечасто. В Москву текла полноводная река, дальше, в крупные города – невеликие притоки, иногда глубокие и спокойные, но случалось и пугливые, с высокими порогами и опасными воронками. Из российских городов в степи вытекали уже просто мелеющие ручейки. Письма шли по полгода и не всегда попадали адресату.
Степь готовилась к долгому зимнему сну, укрывалась белым одеялом. Акмолинск распростился с последними скукожившимися листиками. Тротуары наконец-то замерзли, отвердели, перестали чавкать, оставляя обидные кляксы на одежде. Агнесса вышла из дома, полная самых грандиозных планов. Во-первых, следовало отстоять три очереди и купить продуктов ко дню рождения Германа. Она приготовит настоящий плов, селедку под шубой и пирог с яблоками. Все, война закончилась, хватит голодать. Пусть у детворы случится праздник, хотя бы один, но настоящий. Вторая задача посложнее – надо купить племяннику достойный подарок. Оголтелые в своем служении стране родители совсем не заботились о маленьких буднях семьи. Им лишь бы побеждать, все равно на каком фронте. А тетушка понимала, что детству нужны свои краски, свой незабываемый вкус. Пусть нерациональный, но именно его станет вспоминать взрослый Герман, тоскуя о скудном послевоенном времени. Так было с ней самой. Так со всеми происходило. Взросление неизбежно, надо успеть подсуетиться, пока оно еще окончательно не постучалось в дверь.
Одиннадцатилетний племянник мечтал о паровозе. Ладно. Агнесса собралась на блошиный рынок, где умельцы и пройдохи состязались в желании угодить редким покупателям. Говорили, что там можно найти любую диковинку. Пусть будет паровоз. Она намеревалась потратить на праздник всю зарплату и еще гонорар от неожиданного платного турне по уборочным станам. Исполком расщедрился и выдал по сто рублей за изнурительную поездку в дальние пыльные захолустья. Никто и не рассчитывал, но приятно, чертовски приятно. Не зря тряслись в полуторке, не зря болела голова от вонючей самогонки.
– Девушка, постойте. – Приличного вида женщина со смутно узнаваемым лицом окликнула ее в арке, именно там, где ветер дул сильнее всего, нахально расстегивал пуговицы и пролезал под пальто, легко сминал оборону вязаной кофты и драчливо лапал за сокровенные мягкие части: груди, живот, подреберья.
– Д а? – Агнесса запнулась, но не стала прочно останавливаться, все скользила, торопясь преодолеть ветреный промежуток.
– Девушка, девушка, подождите! – Женщина мялась, на ее голове низко сидел серенький берет, походивший на аккуратное птичье гнездо, вместо пальто был простой рабочий ватник. Понятно, почему ей не холодно.
– Да-да, – снова торопливо повторила Ася, раздражаясь. Другого места она не могла, что ли, найти для разговора.
– Вас, кажется, Агнессой зовут? А я вот в том доме живу. – Собеседница повела рукой в неопределенном направлении, она явно не спешила.
Агнесса тоскливо прощалась с последним сворованным у домашней печки теплом. Сумасшедшая, наверное, сейчас много таких. Оно и понятно, за плечами война. Не все сумели перевалить через нее со здравым рассудком.
– Да,
