class="p1">– Знаете её нынешнюю фамилию? – машинально спросил Вербин. И пояснил: – Чтобы не тратить время на поиски.
– Шевчук, – просто ответила Старова. – Теперь она Ольга Шевчук.
Примерно за два месяца до Дня всех влюблённых
– Зачем? – То ли вскрик, то ли всхлип. То ли вскрик, который сразу перешёл во всхлип, за которым должны были последовать рыдания: на глазах Виктории выступили слёзы, а губы задрожали: – Зачем?
– Что не так? – Леонид Шевчук выглядел изумлённым и искренне расстроенным. – Вика, что не так?
– Я… – Девушка шумно выдохнула и вытерла ладонями слёзы. – Лёня, прости, пожалуйста, просто…
И посмотрела на куклу, которую растерянный Шевчук продолжал держать в руке. Довольно большую, очень красивую куклу с фарфоровой головой, светлыми волосами, в роскошном белом платье и тщательно сделанных туфельках. Не розовая «Барби», а коллекционная, очень дорогая модель из тех, которые важно располагаются в специально сделанных витринах и притягивают взгляды гостей.
– Я думал, все девочки любят куклы, – промямлил Шевчук. – Прости, если…
– Ты меня прости. – Виктория отошла к окну и, не оборачиваясь, попросила: – Лёня, пожалуйста, унеси её в прихожую.
– Конечно.
Когда Шевчук вернулся, девушка уже переместилась на диван, забралась на него с ногами и прижалась, едва мужчина устроился рядом. И Леонид почувствовал, как сильно Виктория дрожит.
– Я не хотела, чтобы ты знал. Извини, но если… если бы у нас… – Вика сбилась, помолчала, а потом посмотрела Леониду в глаза: – Я хотела рассказать, потому что мне кажется, что у нас… у нас чуть больше, чем просто служебный роман. Я правда очень хотела рассказать, но никак не находился подходящий случай.
– Есть вещи, о которых трудно рассказывать, – мягко произнёс Шевчук. – Я понимаю.
– Очень трудно.
– Я знаю.
– Правда?
– Три года назад у меня была клиническая депрессия, вызванная переутомлением и стрессом, – медленно ответил Шевчук. Он погладил девушку по голове, затем снова прижал к себе и продолжил рассказ, не глядя ей в глаза. – Я почти потерял себя и три недели провёл в больнице. К счастью, в компании, в которой я тогда работал, никто ничего не узнал – получилось взять длительный отпуск. Сказал, что хочу провести его в горах, прийти в себя, а сам уехал в клинику и сдался на милость врачей.
– Как это было? – очень тихо спросила Вика.
– Никак. Всё вокруг стало никак. Абсолютно серым и не моим. Меня не просто ничего не радовало – меня всё раздражало. Я огрызался, хамил, орал и до сих пор не знаю, как сумел доехать до клиники и ни с кем не подраться. Сумел сдержаться. И знаешь… – Шевчук грустно улыбнулся. – Я, как ни странно, очень хорошо помню дорогу в клинику. Я сам был за рулём, на сильном взводе, конечно, но при этом всё помню, был очень сосредоточен, наверное, потому, что за рулём. А когда приехал – меня там, разумеется, ждали – меня как отрубило. Следующее воспоминание – через неделю. Примерно через неделю, до сих пор не помню точно, когда именно пришёл в себя в следующий раз. Да это и не важно, потому что пришёл, огляделся, увидел палату – и снова провалился. Или я просто не хотел ничего запоминать.
– А что было потом? Ты выздоровел?
Можно было глупо пошутить: «Нет, по-прежнему в клинике», но он был слишком воспитан для подобной пошлости.
– Да.
– Депрессия не возвращалась?
– Иногда я бываю расстроен, чувствую, что опускаются руки, но всегда верю, что смогу пройти через очередное испытание. Не знаю, что они со мной сделали, но у меня больше не бывает упаднического настроения. Держусь.
– Ты справился.
– Да.
– Ты молодец.
– А ты теперь знаешь обо мне то, чего не знает ни одна душа в нашей компании. И в предыдущей компании тоже. Никто не знает.
Фраза прозвучала просьбой быть искренней в ответ на искренность. И Вика тихонько вздохнула.
– Ты не обязана рассказывать, – прошептал Шевчук.
– Нет, я хочу. Я не лгала, когда говорила, что хотела тебе рассказать, только не знала как… Я… я очень устала держать это в себе. Точнее, я не держу в себе, я обратилась к врачу, но, когда я рассказываю врачу, психологу… этот человек мне не близок, понимаешь? Я делюсь, мне становится легче, но это чуть-чуть другое, чем поделиться с кем-то очень близким. Очень важным.
– Со мной.
Она едва слышно согласилась:
– С тобой.
– Я очень рад, – прошептал Шевчук, обнимая девушку чуть крепче. – Я… о себе я тоже рассказал тебе первой.
– Спасибо.
– Приоткрываем шкафы со скелетами.
Девушка вновь вздрогнула:
– Почему со скелетами?
– Это расхожее выражение.
– Ах, да… Я забыла. – Виктория теснее прижалась к мужчине. – Прости, что так среагировала… снова… просто… Просто дело в том, что мне снится смерть.
– Что? – не сдержался Шевчук.
– Смерть, – повторила девушка.
– Чья?
– Моя.
– Тебе снится твоя смерть?
– Да. – Виктория подняла бровь. – Ты удивлён?
– Не то чтобы удивлён… – Он быстро взял себя в руки. – Я вдруг подумал, что это очень страшно – видеть свою смерть.
– Невыносимо страшно. – Девушка помолчала. – Сначала было невыносимо страшно. Потом постепенно привыкла… если, конечно, можно так выразиться. Привыкла к почти ежедневным кошмарам. Привыкла видеть себя мёртвой. Привыкла переживать собственную смерть и чувствовать себя мёртвой. Привыкла видеть себя мёртвой. Пойдём! – Виктория неожиданно поднялась с дивана и потянула Шевчука за руку. – Пойдём!
Через коридор в спальню. Но в комнату не вошла, остановилась на пороге.
– Это здесь.
– Здесь что?
– Я умираю здесь, – ровным голосом ответила Вика. – Раз за разом. Из сна в сон. Я умираю в этой комнате, сидя на этой кровати. Напротив зеркала. Я одета в белое платье, очень красивое, воздушное… такое, кукольное. Похожее на платье невесты, но не оно. Просто белое платье. И сижу в белых подушках. А слева и справа от меня сидят куклы. Три слева. Три справа. Большие красивые куклы в белых платьях. Мы сидим вместе, как будто собрались поболтать. Я не знаю, болтали мы или нет – этого из снов не понять, потому что все они начинаются с того, что мы молчим, смотрим в зеркало и молчим. А потом я делаю себе укол наркотика и становлюсь такой же мёртвой, как они.
– Господи…
– Я привыкла, – повторила девушка.
– Я не об этом. – Шевчук повернул Викторию к себе и крепко обнял. – Девочка моя… прости меня, пожалуйста, ведь я не знал…
– Я понимаю и не обиделась. – Она уткнулась лицом в его грудь, поэтому голос звучал приглушённо. – Ты меня прости за то, что так среагировала. Это от
