— Видишь, Марина, как это действует?! — радостно спросил Володя, в мелодике голоса воссоздавая радость экспериментатора после удачного опыта. — Без сбоев… Герман, я сейчас тоже на палубу подойду!
Что профессор хочет мне сообщить? Ладно, подожду.
На берегу всё хорошо. С палубы — так и вовсе красиво.
Мне нравится наблюдать за меняющимися красками нового дня. В своем вечном пути к зениту солнце всё меньше подкрашивает облака розовыми тонами, всё больше ровного цвета, всё больше силы, энергетики. Ночью шёл дождь зарядами, но к утру и следа не осталось от пролившейся с небес воды. Чуть парит. Участки голубого неба раздвигают остатки туч, и это красиво, есть контраст. Чистое небо не завораживает. Жаль, что сейчас больше никто из экипажа не щелкает камерой, привыкли, присмотрелись.
В бухте Каймана уже стоит солидный крепкий причал с поручнями по краю и небольшой будкой на углу, где хранится инструмент. Матросам теперь нет необходимости вбивать в землю ломы или швартоваться длинным концом к деревьям. «Темза» плотно прижалась к причалу, широкие синие сходни лежат почти горизонтально.
Группа построек на острове постепенно растёт.
Кроме двух низких складских амбаров и квадратного штабного здания, среди высоких деревьев видны три жилых бунгало с пристройками и широкими верандами. Есть генераторная, рядом с ней склад ГСМ, на отшибе притаилась просторная баня. Справа от домов — небольшая открытая столовая под односкатным навесом. Слева стоит массивная двенадцатиметровая вышка с внутренней лестницей и наблюдательной площадкой наверху. На остроконечном коньке закреплён длинный штырь антенны, связь с Манаусом устойчивая. В будку наверху вышки просится часовой с «калашниковым». В белом тулупе.
Как-то у нас… что ни построим, обязательно гулаговское проглядывает.
Два прожектора с вершины сооружения смотрят вниз, целя на поляну перед бухтой. Один, помощнее, развёрнут на выход из гавани, и ещё один ксенон пробивает южную темноту ночи аж до ближнего берега, к которому прижался этот островок в форме плывущего по Лете крокодила.
Гордость колонистов — волейбольная площадка. Сетка не фабричная, а сделанная местными умельцами, рыбацкая, из грубой плетёной лесы. Мяч… кошмар, а не мяч, что-то из Древней Греции. Есть турник, скамьи. Волейболистов хватает, но сейчас все заняты, завершают текущие дела — скоро мы отправляемся в путь, к Манаусу.
— Ну, как вам Бриндизи по-славянски? — спросил Владимир, встав рядом.
— Солидно, основательно, — ответил я. — В Бриндизи не был, но подозреваю, что тут чуточку не хватает камня.
— Между прочим, Михаил уже договорился с Бу Арвидсоном, что наберёт осыпавшихся камней на развалинах возле Веннеса, там стены сильно повреждены, — сообщил профессор без следа усмешки. — Уже и круглых плашек из стволов напилили, будут тропинки выкладывать, чтобы грязи не было.
— Оперативно! — похвалил я.
Две прошедшие декады выдались очень богатыми на производственные новости. За суматохой и мутными проблемами последних реактивных дней я вообще упустил событийную картинку и теперь удивлялся: оказывается, не всё вокруг крутится-вертится ради спецопераций, захватов и слежки за объектами. Люди простыми нужными делами занимаются, житейскими. Вот и возник ещё один русский посёлок на реке. Бриндизи… Зашибательское русское название.
Сделать ничего нельзя.
Боцман, Сашка и Федя Липпо остаются жить тут, и они фактически становятся первыми постоянными жителями поселения. Теперь в Манаусе их будут называть «северянами», жителями тревожной окраины анклава, отобравшими это звание у соседей из Веннеса, кои этому только рады. И у ребят по всем местным понятиям есть право законодательной инициативы. Захотели назвать Бриндизи, значит, так тому и быть.
Старосту посёлка, Мишку Чубко, мяли так и этак — не сдаётся.
— Ну можно же было что-нибудь русское приспособить, Михаил? — пытался урезонить его Самарин.
— Пырловкой назвать? Колдыбаем?
— А что, красивых названий мало? И, кстати, чем тебе Кайман не угодил?
— Это же остров!
— Так и посёлок уместился бы! Посёлок Кайман, нормально.
— И чем это иноземный крокодил лучше благородного Бриндизи? — хитро вывернулся боцман, покачивая пальцем перед картофельным носом. — Не хотим мы в крокодилячьем посёлке жить!
— Но почему именно так? Вот в Манаусе Покровка есть, — вспомнил Самарин район проживания русской общины.
— Так и здесь поставим напротив Каймана какой-нибудь Троицк, лиха беда начало! — широко улыбнулся боцман.
Не исключаю, место отличное, в таких только форты и ставить.
Капитан безнадёжно махнул рукой.
— Знаете, мужики… — мечтательно вспомнил Мишка. — Всю жизнь я мечтал увидеть огни Бриндизи. Прочитал где-то в детстве, как моряки их ждали, выглядывали в ночи, и запал. Там ещё колонны есть, что были маяками во времена Древнего Рима. Гавань с двумя морскими рукавами, обнимающими город, там спокойно даже в сильный шторм! Прикиньте, усталые моряки ждали, прилипнув красными от выпитого портвейна рожами к иллюминаторам. Вглядывались… Оставались считаные минуты! Глаза застилал пот… и вот они, загорелись в ночи, огни Бриндизи! Как-то так было описано в книжке. Уже не увижу, поди. Так пусть хоть здесь будет! Мужики не против.
— Ты хоть итальянца найди завалящего, что ли, для ауры, — тихо посоветовал шкипер.
— Один из строителей из Бари уже просится с семьёй. Родом не из Бриндизи, конечно, но от Бари километров сто, может, чуть больше. И вообще, сколько там той Италии… — ничуть не смутился боцман, демонстрируя отличное знание карты.
Я слушал спор со стороны и представлял себе боцмана не со свайкой, а с мольбертом. Сейчас отставит заляпанную фанерку в сторону, положит на стол кисть, вытрет платком руки и поправит бархатистый шарф и малиновый берет. Впрочем, может, и это увидим.
Здесь все становятся романтиками. Даже я.
В общем, имеем русский Бриндизи. Вот он, напротив. Колонн, правда, пока нет.
Кто там в «Баджере» сидит? Семён. Поехал за левый мыс бухты снимать сети, утренний клёв прошёл. Возле большой жаровни рядом с кухней стоят блестящие алюминиевые чаны с чистой водой, рядом копошится Альфия. Запаха ухи не слышу, но он там бродит, крепкий, густой! Повариха варит уху из петуха. На слабом огне долго томит в огромном котле жилистую птицу — до выхода в жирный насыщенный бульон последней вкусной молекулы, с кореньями да травками, потом птицу изымает вон. В полученном бульоне повариха заряжает собственно уху. Большие рыбьи головы варятся и откидываются на тарелку, это для любителей разбирать по косточкам на холодную, есть в экипаже такие извращенцы. В оконцовке в котел ненадолго попадают порционные куски филе, огромные, белые, чистые. Душистый перчик, лавр, чарочка водки… Мелко нарубленный лук подаётся отдельно, для присыпки в тарелку. Это так называемая «газпромовская» уха, отменная, очень плотная по вкусу, насыщенная ароматом, пожалуй, самая вкусная из тех, что я ел. Жаль только, что северной рыбы нет. И не притащишь, не будет она жить в такой тёплой воде…
