тарелку. В нее была полностью, почти до сухого хруста, выжата простыня. Отжатая вода была мутней, чем из ванны, но Танюша простила ей это. Ведь простыня, чьи частицы в виде мутной взвеси плавали в тарелке, была последней, кому довелось обнимать его тело. А значит, она была достойна и сейчас быть вместе с ним. Следом пришла очередь спасжилетов. С них Танюша воду соскребала, где можно — отжимала, а где уже почти ничего не оставалось — слизывала. Точно также она слизывала последние капли воды с пола — но это уже после того, как ложка, металлическая линейка (интуиция в последний момент подсказала ей такой способ) и та же простыня сделали все, что могли. Она собрала остатки воды с ванны, обсосала осклизную цепочку и втулку (она не только не брезговала, но горячо завидовала им, что они были с Ионом немножко дольше, чем она сама), а затем исследовала на предмет влаги пол в других помещениях. Везде были мокрые следы только ее недавних шагов; следы Иона уже высохли. Она в надежде хваталась за развешенное и разбросанное белье; но то, что не хотело высыхать весь прошедший день, за несколько ночных часов отдало свою влагу до последней молекулы. Лишь диван, на котором Ион провел больше суток, еще хранил его воду. Ее нельзя было достать, отжать, слить или выпить; и Танюша просто легла не него, крепко прижимая к груди закрытую бутылочку. Она елозила по влажному покрывалу всем телом, стараясь вобрать воду своей кожей прежде, как она испарится в воздухе. И лишь тогда, как тот же добрый инстинкт сказал ей «ты сделала все, что могла» — только тогда она начала плакать. Она тряслась от рыданий, уткнувшись лицом в старую диванную обивку, и ее слезы смешивались с остатками воды Иона, которые уже невозможно было выдавить и всосать. Через них Танюша воссоединялась с любимым, не давая ни единой частичке его тела остаться в одиночестве.
Она не знала, сколько пролежала так — несколько часов или дней. Когда она подняла голову, в окно заглядывало яркое солнце. Она пошевелилась, кое-как расправила конечности. И сразу почувствовала бутылочку, прижатую к сердцу. Она была полна примерно на две трети — мутная вода, смешанная с пылью простыни. Танюша с болью поняла, что вода волей-неволей будет испаряться. Пусть медленно — она очень плотно закрутила крышку — но все равно будет. Что же делать? Она, сгорбившись, села на диване. Что ей вообще теперь делать? Как и зачем теперь жить? Танюша подумала, что было бы хорошо самой уйти вслед за ним, просочиться водой сквозь старую втулку. Но она не могла. Она оставалась отвратительно твердой, большой и ненужной, в мире таких же твердых и ненужных предметов. Она не могла убежать вместе со своим мужем, который стал водой. Ни сейчас, ни много после ее не изумляло то, что произошло. Вместе с Ионом, который растворился и стек в сливное отверстие ванны, она тоже перешла в тот мир, где это было возможно и естественно. Единственное, что она чувствовала — боль оттого, что он не смог взять ее с собой. Она знала, что будь на то его воля, он бы ее не оставил; но какая-то иная сила, принимавшая решение за них двоих, распорядилась иначе. Что же, что ей теперь делать, куда идти? Она оглядела комнату, ставшую без Иона пустой и чужой. С ненавистью посмотрела на его вещи, которые оставались на своих местах, в то время как их хозяин ушел. Зачем вы обступили меня? Неужели вы думаете, что сможете заменить его? — с горечью думала она. Потом, спустя время, она уже бережно разглаживала его футболки и прижимала к себе — как-никак, они ведь когда-то облекали его тело. Но сейчас, когда она еще не свыклась с потерей, ей не хотелось искать их утешения: ей нужен был Ион, и больше никто и ничто.
Она поняла, что не сможет здесь остаться. Не сможет провести еще одну ночь там, где она была так счастлива с ним и где его больше нет. Но куда идти? И снова товарищ-инстинкт снова дал единственно верный ответ — туда, где в прежние времена ты всегда находила спасение. Там, где жила твоя душа до того, как Ион на время забрал ее и переселил в квартиру на улице Карла Маркса. Иона здесь больше нет, пусть даже отпечатки его пальцев еще долго будут храниться на полках, ложках и пепельнице; но то будут лишь отпечатки. Если он и остался где-то в этом мире, кроме как в виде воды в бутылочке, то ты знаешь, где его искать. Да, только там — в лесу! Там, где простор, зелень и воздух, где нет прямых углов, пластика и людей. Там ты когда-то встретила его, и там он снова будет тебя ждать — безмолвный, живущий в трепете листьев, в запахе хвои, в бликах солнца, в легкой ряби на воде. Он не сможет говорить с тобой, как прежде, не сможет обнимать тебя, но все равно он будет с тобой, и ты это знаешь. Ты должна идти в лес — там твоя родина, твой Бог и твой муж. Там ты будешь служить ему, как умеешь, будешь ждать и надеяться. И может быть, когда-нибудь он сжалиться и подаст тебе знак. Спеши, здесь тебе больше нечего делать!
Танюша поспешно стала собираться, словно каждая лишняя минута, проведенная в квартире, опутывала ее невидимыми нитями, пытаясь задержать. Все это время бутылочка была при ней, прижатая к груди, поэтому она собирала вещи лишь одной рукой, что было неудобно и медленно. К счастью, взгляд ее упал на висящую на стене полотняную сумочку; она засунула бутылку туда, а сумочку повесила на шею, и тогда уж принялась укладываться двумя руками. Собственно, собирать было особенно нечего: ее рюкзак, с заранее высушенным и сложенным «базовым походным набором» — спальником, пенкой, пакетом с теплыми вещами и посудой всегда стоял наготове в прихожей. Рядом, в таком же походном порядке, стоял его старший брат — рюкзак Иона. Он был выше, и хранил в себе, кроме прочего, палатку-«полуторку», топор, пилу-цепочку, вставленные друг в друга котлы с костровым тросиком и мешочек с растопкой. Недолго думая, Танюша достала пакет со своей одеждой и переложила в рюкзак Иона. Потом, еще постояв и почесав щеку, добавила свой спальник. У Иона, по его обыкновению, спальник заменял капроновый пакет, символически подбитый обрывками синтепона. Летом он им даже не укрывался. Танюша вытащила его
