цели, может оказаться роковым: когти и клюв у беркута крепкие, настолько крепкие, что без особого труда он может пробить голову. Довлет хотел укрыться за большой веткой, но слишком резко повернулся, — под ним что-то хрустнуло и он с шумом рухнул на песок.
— Беги! Беги сюда! — услышал он вдруг чей-то голос.
"Черт возьми, — выругался мысленно Довлет. — Кто-то все это видел…"
Он торопливо вскочил, — в десяти шагах от него в заросли кандыма и гребенщика мелькнуло девичье платье. Теперь-то и голос узнал Довлет, — это кричала Айгуль.
— Ты родился в рубашке, — сказала она, осторожно раздвигая ветки. — Беркуты обычно не прощают нападений на их гнезда. Когтями и клювами они в два счета растерзают кого хочешь.
— Это мы еще посмотрим, кто кого…
— Идем отсюда поскорее. Вон посмотри, их собралось уже целая стая.
Стая не стая, но в небе кружилось ужо пять или шесть птиц, и, судя по всему, каждая из них в любую минуту готова была ринуться в атаку. Разумнее, конечно, было уйти поскорее от опасного места.
— Зачем ты их тронул? — спросила Айгуль, когда опасность уже совсем миновала.
— Трогать их я не собирался. Просто, хотел посмотреть птенцов.
— С беркутами шутки плохи…
— Да уж теперь знаю.
— Тебе повезло.
— Конечно, вовремя подоспела помощь.
— Не в помощи дело. Беркутам помешали ветки.
— Большое спасибо, Айгуль. Помогла мне ты, а не ветки.
Лицо девушки на какое-то мгновение сделалось пунцовым, отчего, кажется, стало еще прекраснее. Но уже в следующее мгновение она справилась со смущением и, вскинув тонкую, как крыло ласточки, бровь, улыбнулась Довлету. Губы Айгуль, тонкие и нежные, напоминали чем-то лепестки цветущего мака. Даже старенькое уже платье девушки показалось Довлету красивым.
Он взглянул в глаза Айгуль и… потерял дар речи. Огромные, темные, как безлунная ночь, они излучали какой-то особенный чудодейственный блеск, от которого перестало, кажется, биться сердце, ноги стали ватными.
— Да что ты так уставился на меня? Нехорошо…
Довлет очнулся. Смутившись, он почувствовал, как всего обдало жаром. Нужно было что-то сказать Айгуль, как-то выбраться из неловкого положения, он это понимал, но по-прежнему не мог вымолвить ни слова.
— Я пойду к своим козам, — сказала Айгуль и тихонько пошла прочь.
Шагах в двадцати она обернулась, еще раз улыбнулась и скрылась за гребнем бархана.
Была ли она? Может, все это привиделось Довлету? Нет, не привиделось, — на песке остались четкие следы ее ног.
— Айгуль! Айгуль! — закричал вдруг Довлет и выбежал на бархан. Увидев вдали развевающееся на ветру, как алый стяг, ее платье, он остановился.
Крика Айгуль, кажется, не услышала, а может быть, сделала вид, что не слышала, во всяком случае она медленно удалялась, подгоняя коз и овец…
* * *
Довлет поспешил на стан. Казалось, что прошла целая вечность, как он ушел оттуда. Но торопился он напрасно, — механик все еще возился с мотором, а стригали сидели в холодке и пили чай.
— Ты куда запропастился?
— Да так, прогулялся, Курбан-ага.
— А здешние места, я вижу, тебе по душе. Ты здесь посвежел, поправился.
Курбан-чайчи видел, что Довлет за эти несколько дней похудел, осунулся, и надо поддержать, ободрить паренька.
— Ну, конечно, если есть каурму большой ложкой, а за весь день остричь пять овец, поправиться можно, — сказал Курт.
— Я не больше твоего ем, — с гневом ответил Довлет. — Чего пристал?..
— Здесь, браток, Каракумы. Ни Ялта и ни Сочи. Это туда люди едут отдыхать. А тут работать надо.
Говорил Курт зло, так, что расплескал из пиалы горячий чай и ожег себе руку.
— Черт бы тебя побрал, — процедил он сквозь зубы и посмотрел исподлобья на Довлета.
— Ты чего бросаешься на всех, как цепная собака? — Спросил Курта Курбан-ага. — Когда начинал, стриг не лучше. Вспомни.
Курт ничего не сказал, а лишь потер дрожащей рукой нижпее веко правого глаза и неопределенно хмыкнул.
…Наконец-то застрекотал движок, — все дружно встали и пошли по своим местам. Довлет, даже чаю не попив, приступил к работе. То ли — сказывалось испорченное Куртом настроение, то ли барахлил агрегат, но Довлет чувствовал, что работа подвигается очень медленно. "Может быть, лезвия притупились?" — решил он.
Остановив агрегат, он побежал к точильщику.
— Замени лезвия на новые, — попросил Довлет.
— Ты думаешь, новые лучше? — откликнулся тот.
— А как же?
— Новое всегда лучше старого — это верно. И только о новых лезвиях для стригальных машин этого сказать никак нельзя.
— Я вполне серьезно.
— А я и не шучу. Мне не жалко новых лезвий, только ты с ними замучаешься. Лучше я тебе дам старых, уже притертых. Бери, — и он подал сразу четыре штуки. — Менять можем в любое время. Только ты с этим делом не торопись. Любое лезвие, если оно притрется, отточится, будет служить тебе о-е-ей. Нужно, браток, терпение.
Весь этот день Довлет трудился, как говорится, в поте лица. Он остриг не пять и даже не десять овец. Около его рабочего места высилась довольно внушительных размеров горка шерсти. И она продолжала расти, радуя глаз.
Время от времени Довлет поглядывал в сторону Курта. Не хотел смотреть, но взгляд помимо воли останавливался на куче шерсти, которую настриг Курт. "Э-э, дорогой, — говорил он сам себе, — за ним тебе не угнаться".
Довлет торопился. Пот заливал лицо, руки от долгого напряжения дрожали, но ему хотелось не отстать от Курта.
Тыльной стороной левой ладони Довлет смахнул со лба пот, на какое-то мгновение аппарат выскользнул и порезал шею овцы. Брызнула фонтаном густая, липкая кровь. Довлет отбросил аппарат, позабыв отключить его, и, оцепенев, уставился на бедное животное. Подбежал Нурберды-ага.
— Что случилось?
— Да. вот… Кажется — вена…
— Ну, теперь ничем не поможешь…
Все с сочувствием смотрели на незадачливого стригаля. Все, кроме Курта. Тот, самодовольно вскинув голову, изрек:
— Из такого стригаль не выйдет. Это уж точно. Посадить его на машину и отправить назад. Он же здесь пол-отары перепортит.
— Никуда я не поеду, — сказал Довлет.
— Еще как поедешь. Стричь не можешь, подавать овец — тоже, так зачем ты здесь? Лопать каурму?
Довлета словно наградили оплеухой, — челюсти сжались сами собой, а лицо запылало огнем.
— Курт, — сказал кто-то из старших, — уж это ты слишком. Парень старается. А ошибся, так с кем этого во случается?
— Хорошенькая ошибка, — усмехнулся Курт. — Интересно, за ущерб колхозу он заплатит?
— Каждый день заведующий фермой выделяет на стригалей одного барана. Пусть этот будет на завтра. Если же завфермой заартачится, — уплатить придется. Но ты, Довлет, не отчаивайся, если что, поможем, — сказал Нурберды-ага и, доставая нож, направился к овце.
* * *
Курт опустил
