Что с людьми? Из кабины появилась фигура и, пробежав вперёд, остановилась у мотора. Механик Мякинкин – это он – молча разглядывает подогнутую под крыло правую ногу шасси, задевшую за неожиданно вынырнувший из мрака торос.
– Все целы, – говорит он и больше не добавляет ни слова.
Из самолёта один за другим выпрыгивают лётчики. Свет факелов бросает отблески на толстую корку льда, покрывшую плоскости.
Мы так же молча разгружаем самолёт, переносим продовольствие в кают-компанию и, стараясь не говорить о случившемся, расходимся по палаткам. Пропал интерес и к новостям, и к письмам. Эта первая самолётная авария на льдине всем испортила настроение.
19 октября
С утра в лагере царит оживление: летят сразу два самолёта – Шатрова и Задкова. Фактически с их прибытием начинается осенняя операция по обеспечению станции всем необходимым.
Прямо с наблюдательских площадок, едва закончив очередной срок, все идут работать на аэродром. Там – в какой уже раз! – необходимо подчистить полосу, на которой ветер то и дело образует надувы, расчистить сигнальные факелы, расставленные на полосе. Где-то в вышине на мгновение ярко загорается фара, и через несколько минут самолёт мягко садится на наш ледяной аэродром. Как только остановились винты, мы шумно вваливаемся в фюзеляж самолёта, радостно встречая друзей, с которыми не виделись целых полгода. Пока разгружали самолёт и шёл обмен впечатлениями, прилетела вторая машина – Задкова. Растут горы грузов. А ночь плывёт над станцией, и яркие звёзды загадочно подмигивают нам из бесконечной глубины неба.
20 октября
Растут не только горы грузов на льду, но и пачки писем в кают-компании. Откуда только не пришли эти серые, синие, голубые и белые конверты с чёрными кружками штемпелей! Сколько тепла в этих листках, написанных подчас совсем незнакомыми людьми! Сколько в них заботы о нас, пожеланий счастливого дрейфа и крепкой льдины!
Нет, мы никогда не чувствовали одиночества и оторванности, которые всегда переживали полярные исследователи прошлого.
21–27 октября
Самолёты летят один за другим. Бурная жизнь нашего аэродрома отражается в вахтенном журнале… В 12:50 прилетел Бахтинов, привёз ещё один домик и четырёх пассажиров… В 14:37 прилетел Мазурук. Попков записал: «Мазурук доставил корреспондента Артёмова и кота Ваську…» В 19:54 сел на аэродроме Черевичный, с ним прибыли новые работники станции: гидрологи Александр Легеньков и Валентин Булавкин, повар Александр Ефимов. На станции теперь стало четверо Саш.
То и дело из домика радистов раздаётся голос Курко, ведущего разговор с очередным самолётом.
– Я – «Тюлень», я – «Тюлень», – повторяет Костя в микрофон. – Слышу вас плохо, дайте настройку.
Из наушников раздаётся голос бортрадиста. Он то стихает, то становится совсем отчётливым.
Самолёты приходят уже не с юга, а с севера: ведь мы теперь за Северным полюсом, или, как у нас любят говорит, севернее самого Северного полюса.
Мы уже страшно устали от непрерывного движения самолётов. Они не дают нам ни нормально заниматься научной работой, ни соблюдать распорядок дня. У нас – как на аэродроме первого класса. Одни заруливают, другие зовут с воздуха, третьи настойчиво требуют погоду каждые полчаса. Лётчики тоже хотят поскорее разделаться с этой напряжённой и опасной работой. Ведь им ежедневно приходится часами вести свои машины во мраке полярной ночи, без всяких ориентиров, держа курс на крохотную точку, затерянную в ледяных просторах океана. Случись что с моторами – и даже места для посадки не выберешь в таких условиях… Но опыт и мастерство наших «полярных асов» побеждают беспощадную суровость северной природы…
Неяркие звёзды мерцают в глубине прояснившегося неба, а над самой головой горит Полярная звезда – путеводная звезда моряков. Но вот на востоке появляются, то усиливаясь, то совершенно исчезая, бледные лучи первого северного сияния. Оно ещё совсем робкое, неясное, едва трепещущее, словно зарождающаяся любовь.
28 октября
В 6 часов Попков прибежал в палатку: с Шамонтьевым плохо.
Захватив шприц и ампулы, я бегу в домик гидрологов. Володя как-то странно говорит, плохо слышит мои вопросы. Пульс учащён, прощупывается с трудом. В домике стоит тяжёлый угарный запах. Я рывком открываю настежь дверь, и клубы холодного пара врываются в дом. Сделав укол камфоры с кофеином, я устраиваюсь рядом на койке. Через час ему становится легче, и он спокойно засыпает, а за ним и я, прикорнув у его ног.
29 октября
За полгода мы свыклись с жизнью в палатке, с её постоянной теснотой, низкими сводами и вечным скрипом каркаса, но порой с завистью поглядывали на гидрологов и радистов, живущих в домиках.
Сейчас, когда на станцию привезли ещё пять разборных домиков, мы не покладая рук трудимся, чтобы ускорить переезд в новое жильё. От тридцатиградусного мороза стынут лицо и руки. Время от времени мы бегаем греться к большому костру, разведённому прямо на строительной площадке; так как электрический провод тянуть на аэродром далеко, мы воспользовались фарами «газика», и при их осве- щении груда прямоугольных щитов, реек и планок постепенно принимает очертания жилых сооружений. Одни подносят щиты, другие скрепляют их длинными металлическими шпильками, третьи, поставив у выросших стен пустые бочки из-под бензина, взбираются на них, затягивая верёвками петли крепления.
Желание поскорее перебраться в домики и мороз, безжалостно кусающий то щёки, то нос, заставляют нас работать с особенной быстротой, благо помогает строительный опыт, приобретённый весной.
30 октября
На партийном собрании вместо заболевшего Пономаренко парторгом избран новый гидролог Александр Легеньков.
Легеньков, так же как и второй гидролог Булавкин, – недавний выпускник Высшего арктического училища, но оба они уже успели хорошо познакомиться с Арктикой, с которой теперь связана вся их жизнь.
Сухощавый черноволосый подвижный Легеньков с живыми, бегающими глазами на узком бледном лице – полная противоположность своему напарнику, широкоплечему спокойному блондину Булавкину. Один говорит торопливой скороговоркой, другой – медленно, чуть растягивая слова. Они совсем разные люди, но их роднит страстная любовь к своей специальности.
Сейчас вместе с Шамонтьевым и Пономаренко они часами не выходят из гидрологических палаток, знакомясь с непривычными условиями работы в ледовом лагере.
А на камбузе Иван Максимович Шариков, наш славный кок-метеоролог, передаёт бразды правления Александру Ефимову, так как с завтрашнего дня он возвращается к науке и будет выполнять обязанности аэролога вместо улетевшего на Большую землю Платона Пославского. Последний оказался в числе тех, кому пришлось по состоянию здоровья проститься с нашей льдиной.
– Да, братец ты мой, – наставительно говорит Шариков, – хотя ты и повар первой руки, наш камбуз – это тебе не ленинградский ресторан «Универсаль», у нас фирма посолидней.
Ефимов внимательно
