и во взгляде ее черных глаз я прочитала облегчение вместе с удивлением.
— Но зачем?
«Ради спасения одного человека», — едва не ответила я с укоризной в голосе, но осеклась. Разве я не пожертвовала бы собой, чтобы спасти дорогого мне человека? Чтобы спасти Джая?
Вот только едва ли можно спасти того, кто упрямо не желает был спасенным.
Эй! А кто будет петь, если все будут спать?
Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать…
«Легенда» (В. Цой)
Вечером Лей приходит по поручению госпожи, чтобы смазать мне спину. Самой госпожи я не видел с воскресного утра. Она избегает меня, и ее отсутствие гнетет, хоть мне и не хочется этого признавать. Только теперь, поостыв и получив время на раздумья, я понимаю, что она хотела донести до меня в тот злополучный вечер субботы. Ей кажется, если я погибну на Арене, то наши усилия пропадут даром. А ведь Зверь способен справиться не хуже меня. Он силен, свиреп и упрям, он сумеет поднять людей на восстание.
Вот только как объяснить это Вель? Она наверняка считает, что я предал и ее, и самого себя. Если посудить здраво, это и в самом деле глупость: ради одного человека рисковать столь многим.
Но этот человек — Аро, и я не могу упустить шанс вытащить его из лап ублюдка Вильхельмо.
Надо поговорить с Вель во что бы то ни стало.
Приняв решение, уверенно отдергиваю гобелен. Сердце молотом бьется в горле, кровь шумит в ушах, пока я преодолеваю разделяющее нас расстояние: кого я обманываю? Я хочу ее видеть. Если даже прогонит, если не позволит произнести ни слова, хотя бы мгновение побуду рядом.
Ее силуэт замечаю сразу: она сидит на широком подоконнике, обняв руками колени, и смотрит в вечернее небо. Скрип двери, даже тихий, и мои шаги она не может не слышать, и все же не поворачивает голову.
Подхожу ближе, замираю на мгновение, не представляя, что делать дальше. А затем опускаюсь на колени.
— Госпожа.
Она молчит, не двигаясь.
— Вель. Я обидел тебя, признаю. Позволил себе дерзость. Я не вправе был кричать на тебя, не должен был хватать… так сильно. Я вспылил. Твой муж справедливо меня наказал. Ты простишь меня?
Наконец она поворачивает ко мне лицо. В темноте тонкие черты едва различимы, но мне кажется, что она смотрит удивленно.
— Справедливо? Никто не имеет права наказывать тебя. Пожалуйста, встань.
Мне не хочется подниматься с колен: мое место здесь, у ее ног, я утратил даже право смотреть ей в глаза. Но все же нехотя поднимаюсь: я раб, и желание госпожи для меня закон.
— Я думала, ты злишься на меня, — продолжает она. — Но моей вины в этом нет, поверь. Я не жаловалась Диего, он просто увидел… увидел…
Она теряется, роняет взгляд на колени, закусывает губу, и меня вновь охватывает жгучий стыд. Такая хрупкая и тщедушная телом, но сильная духом. «Тебе стоило бы целовать ей ноги», — звучит в ушах упрек Лей. Стою столбом, чувствуя рядом с ней, тонкой и изящной, свою неуклюжесть; вижу плавный изгиб шеи, округлость груди, угадывающуюся под легкой тканью рубашки, обнаженную руку; хочу прикоснуться к ней, вдохнуть запах распущенных волос, ощутить губами вкус нежной кожи, но не смею шевельнуться.
— Я виноват, Вель. Клянусь, я не хотел напугать тебя или причинить боль. Но я не могу оставить Аро там, у Вильхельмо. Я должен за него побороться.
— Тсс… — она прикладывает к губам палец и отворачивается, смотрит на ночной сад. — Слышишь, как поют цикады? Будто колыбельную.
Я сбит с толку ее странным вопросом. Цикады? О чем она? И колыбельной в беспорядочном стрекоте я не слышу — это ночное верещание скорее раздражает, чем убаюкивает.
— Ты когда-нибудь слышал цикад на севере? — продолжает задумчиво, будто разговаривая сама с собой.
— Не помню.
Она молчит, будто забыв обо мне, и я тоже умолкаю. Любуюсь линией ее колен под складками длинной рубашки. С удивлением замечаю, что мои пальцы дотрагиваются до края полупрозрачного подола, слегка подтягивают его вверх, обнажая узкую белую ступню. Ладонь накрывает ее, ощущает удивительную такой теплой ночью прохладу кожи. Вторая ладонь осторожно ложится на тонкую талию. В грудь упирается острое плечо, нос зарывается в россыпь волос, губы обхватывают нежную мочку, целуют шею за ухом.
— Джай, — выдыхает она, поворачивает лицо и скользящим движением задевает губами скулу, вгоняя меня в дрожь. — Тебе не обязательно… Лей говорит, что в эту пору уже ничего не выйдет…
— Я хочу тебя, — признаюсь шепотом, дотрагиваясь губами до соблазнительной шеи.
Жар зарождается в груди, спускается вниз, сворачивается ноющим клубком в животе. Чувствую податливость Вель, когда поднимаю ее на руки, несу на кровать. Осторожно укладываю головой на подушку, нетерпеливо дергаю завязку рубашки на груди. Она замирает, когда я склоняюсь над обнаженным плечом, медленно целую ключицу. Хочется большего, хочется видеть ее голой, чувствовать тепло женского тела своей кожей. Добравшись до груди, широко раскрываю рот, вбираю ее всю, язык дерзко играет с напрягшимся соском. Вель ласкает мой слух тихим стоном, вцепляясь пальцами мне в плечи. Спина болит при каждом движении, но сейчас это сладкая боль, она дарит нездоровое наслаждение и отзывается горячей пульсацией в паху.
Одежды на нас раздражающе много, но вскоре я ее побеждаю, накрываю Вель своим телом. Вот теперь хорошо, теперь все как надо. Она притягивает к себе мое лицо и с жадностью целует в губы, в то время как мои руки трогают, гладят, сжимают манящие изгибы. Мне хочется подарить ей больше ласки, больше нежности, больше поцелуев — того, чего она достойна. Но зов плоти берет свое, ее бедра призывно обнимают мои, и напряженный член легко скользит к ее увлажнившемуся входу.
Держу ее бережно, двигаюсь медленно, и она, закрыв глаза, запрокидывает голову мне на предплечье. Прохладные ладони гладят мои плечи и грудь, соскальзывают на поясницу, усиливают близость наших тел. Невольно она задевает незажившие рубцы, и боль слегка отрезвляет, но ее прикосновения так невыносимо сладки, что я ускоряюсь.
Она стонет, уже не таясь, и я слышу свой размеренный хрип, пальцы с натугой сжимают подушку, чтобы не оставить на чувствительной коже синяков. Кажется, что нет в мире силы, способной сейчас меня остановить, теряю напрочь способность мыслить…
Эта ночь порождает в нас обоих небывалое прежде безумие, и мы отдаемся ему до тех пор, пока темнота в спальне не начинает рассеиваться. Пережив очередной миг острого удовольствия, переворачиваюсь на спину, прижимая к себе утомленную Вель, пытаюсь
