уважения» — того момента, когда ты отдаешь приказы, пожинаешь плоды, собираешь призы и знаки почета, в каком виде они бы ни были. Но чем старше он становился, тем чаще оказывалось, что старость — это бессилие. Старость — время, когда все решения принимает за тебя кто-то другой. Он мог бы сейчас встать и возмутиться, и даже ударить этого юнца, но ничего не сделал, потому что любил его мать и понимал, что все слова, которые он только что услышал, были не со зла, а по той же причине — Керим тоже очень любил ту же самую женщину, свою маму. Поэтому он не испугался, ему нечего было бояться, он обнял парня за плечи и сказал:
— Если твоя мама когда-нибудь заплачет из-за меня, я и сам себя убью, сынок, поверь мне. Но, пока я живу, я сделаю все, чтобы она танцевала. Потому что она теперь — моя жизнь. Хаятым.
Он прилетел в Москву, рейс был ранний, и он очень устал. Но он знал, что ему предстоит важный разговор и важные решения, выпил таблетки, которые назначил ему Селим, и отправился домой. Он поднялся на свой этаж, достал ключи, но не успел даже коснуться замочной скважины, как дверь распахнулась, и ему на шею вдруг бросилась Тамарочка.
— Николаша! — пылко провозгласила она. — Мой дорогой! Ну как же так можно? Зачем же ты меня бросил? Мой милый! Ты вернулся! — Она начала липко целовать его в лоб и в щеки, а ему стало противно, и он осторожно попытался отодвинуть ее от себя.
— Тамара, дай я зайду, — попросил он. — И, пожалуйста, не виси на мне, у меня еще очень болят ребра.
— Да! — воскликнула она, наконец разжав хищные объятия. — Это так ужасно, Леонид все мне рассказал! Какая страшная авария! Как ты мог? — Она вдруг размахнулась и влепила ему смачную пощечину. — Почему ты все от меня скрыл? Как ты посмел подвергать свою жизнь опасности?
— Ты с ума сошла?! — У него перехватило дыхание от ее хамства и наглости.
Ему захотелось заорать на нее во весь голос и высказать ей, наконец, все, что накопилось, все обиды за целую жизнь, за все ее издевательства, за унижения, обиды и за то, что она так бессовестно им пользовалась. Прямо сейчас развернуться и уехать обратно, и оставить разбираться во всем адвокатов. Наверное, так и следовало бы сделать, наверное, это было бы правильнее всего. Но он зачем-то сдержался. Снова сдержался, и этот раз чуть было не стоил ему жизни.
Он отодвинул Тамару, прошел в прихожую, стащил ботинки и пошел на кухню. В доме пахло чем-то чужим. Как будто это был не его дом. Он вымыл руки под краном на кухне и опустился на стул.
— Прости меня, прости! — Тамарочка примчалась за ним, начала лихорадочно открывать шкафы и ящики, видимо, в поисках чашек или тарелок. Она отлично знала только, где стоят винные бокалы. — Не понимаю, что на меня нашло, это все нервы, все нервы, я не находила себе места, я не спала ночами, я металась тут как птица в клетке, я не знала, увижу ли я тебя живым…
— Тамара, ты за месяц с лишним не прислала мне ни единого сообщения, — сказал он. — Я очень тебя прошу, прекрати балаган. И сядь, пожалуйста, нам нужно поговорить.
— Да! — решительно сказала она. — Нам непременно нужно поговорить. Ты никогда, слышишь, никогда больше не поедешь никуда один, а тем более с этим твоим малахольным Леонидом. Он — дурная компания. Я никуда тебя больше не отпущу, мой милый! Я теперь всегда, слышишь, мой дорогой, я всегда буду рядом!
— Вот именно об этом я и хотел с тобой поговорить. Я от тебя ухожу, Тамара. Я больше не хочу, чтобы ты была рядом. Не утруждайся.
— Что значит «ухожу»? — Она так вошла в роль и так разошлась, что ей трудно было притормозить и сообразить, что происходит. Хотя чего-то подобного она и ожидала. Она была готова. Она была очень умна. — То есть как «ухожу»? Нет, постой, пожалуйста. Давай сначала спокойно посидим, выпьем немного вина, ты отдохнешь, ты просто устал с дороги.
— Я не устал.
— Ты плохо себя чувствуешь, ты еще слаб после аварии. Я уже обо всем договорилась, мы завтра едем в больницу, сразу к профессору Филиппову, он ждет нас с самого утра, ты пройдешь полное обследование, мы займемся твоим здоровьем, мы поставим тебя на ноги! Ох, мне не надо было тебя отпускать, ох, не надо было.
— Тамара, перестань, пожалуйста. Ты слышишь, что я тебе сказал? Мы с тобой больше не будем жить вместе. Ни жить вместе, ни ездить вместе к профессору Филиппову — хотя этого мы и раньше вместе не делали. Мы с тобой теперь не вместе. Мы с тобой теперь будем по отдельности. Мы расстаемся, Тамара. Мы разводимся.
— Ой-ой, — сказала она и обхватила ладонями лицо, — ой-ой-ой… Николаша… Николашечка… Леонид предупредил меня, но я вижу, что все гораздо серьезнее. Ты не понимаешь, что ты несешь. Тебе нужно прилечь и отдохнуть. Я прилягу с тобой. Я буду рядом. В радости и в горе. Как и клялась у алтаря! Боже, какое горе… Сейчас мы выпьем вина… — Она опять полезла в шкафчик.
— Да что ж это такое, господи, — он потер виски, — Тамара! Мы разводимся!
— Я слышала! — вдруг резко сказала она совершенно холодным тоном. — Я слышала, что ты говоришь ерунду. Никто не разводится. Никто в нашем возрасте не разводится! Это ерунда и чушь! Да, ты загулял, это бывает. Я прощаю тебя. Я прощу тебе любую девку, какую хочешь, хоть пять девок, хоть десять. Но разводиться? У тебя просто травма, ты плохо соображаешь. Ты хоть понимаешь, какой удар это будет для твоей репутации? Ты понимаешь?
— Тамара, мне плевать на мою репутацию. Моя репутация настолько железобетонная, что наш развод нисколько на ней не скажется. Люди, с которыми я работаю, знают меня так хорошо и уважают меня настолько, что никто даже не обратит внимания на мой развод. И вообще, я не собираюсь обсуждать с тобой этот факт. Потому что это уже факт, Тамара: мы с тобой — совершенно чужие друг другу люди!
— Это все из-за секса? — Она наконец-то перестала шарить по шкафам, нашла початую бутылку вина, два бокала и уселась напротив него. — Да? Тебе было мало секса? Ну хочешь, трахни меня. Да хоть прямо сейчас. Делов-то. Я, правда, не знаю, насколько ты еще на это способен, и вообще, насколько
