постоялому двору, на тракт Накасэндо. Может, кто-то из путников заболел и не пережил перехода.
— Ты не должен мечтать о подобном, сын. Это недостойно. Пусть ты теперь не воин, но наша честь — она внутри нас. У тебя уже есть подходящее тело, Итиро. Я готов стать испытанием для замечательного меча, выкованного Киёмицу. Может быть, за эту услугу тебя даже возвысят из хинин.
— Не говорите о подобном, отец! Как вы можете?! Я никогда так не поступлю!
— Ты сделаешь так, как я сказал. Это моя последняя воля. Или я буду преследовать тебя после смерти!
— Не говорите так, отец. Я не могу сделать ничего подобного.
И молодой человек в тревоге ушел.
Пока молодого Итиро не было, старик дополз до наполненного водой котла для варки проса и, засунув в него голову, утопился.
Тело обнаружил проходивший мимо монах Дзёсин. Он же позвал надзирающего старосту, а тот доложил начальству. Монах же встретил Итиро, вернувшегося под вечер с Накасэндо.
Сын повязал старику погребальную повязку, нанял в долг носильщика из изгоев-эта. Вместе они доставили тело в замок.
Испытание меча назначили на утро.
Тело, только в набедренной повязке и в наголовной повязке, подвесили на столб за связанные руки.
Установили навес для сановных наблюдателей. Итиро обязан был участвовать во всем, а после испытания убрать и похоронить тело.
Испытатель меча, привезенный с собой Миятомо Акамицу, дабы сохранить одежду чистой, разделся и с поклоном взял меч в руки. Но не успел он нанести удар, как Миятомо Акамицу, взмахнув веером, остановил испытания.
— Я получил донесение о сомнительных обстоятельствах, касающихся этого испытания, — произнес Миятомо. — В стремлении поддержать честь моего господина я желаю выяснить все. Меч, испытанный на теле старика, убитого собственным сыном, проданном в результате преступного сговора, принесет ему незабываемую дурную славу. Осквернения столь выдающегося клинка с не менее высоким предназначением я не допущу. Приказываю: хинина Итиро задержать, доставить сюда старосту и монаха, обнаруживших тело, — для дознания. Возможно, это заговор врагов нашего клана. Выяснить все. Если утром у нас будет живой преступник для испытания меча, я буду считать, что дело решено наилучшим образом. Старика — похоронить.
Всю ночь Итиро бил бамбуковой палкой тот самый эта, с которым они несли в замок тело старика.
Утром неприкасаемый эта услышал крики в дворе и, бросив палку, вышел узнать, в чем дело. Вернувшись, напуганный, он рассказал, как охрана обнаружила, что могила старика разрыта — а тело висит на столбе для испытаний.
Более он не трогал Итиро.
Ближе к полудню в тюрьму явился сам Миятомо Акамицу.
— Я знавал твоего отца в его лучшие времена, — сказал Миятомо, глядя на заключенного сквозь деревянную решетку. — Мы оба были ронинами после битвы на Сёкогахара. Потом он выбрал не ту сторону, что я. Ты тогда мал был совсем. Я все думал, почему он не покончил с собой после поражения, — теперь понимаю. Ждал более удачного времени, чтобы даже его смерть пригодилась тебе. Сегодня ночью он явился ко мне в покои, выпил все сакэ, сказал, что успокоится только после удара лезвия Когарасу. Монах Дзёсин советует уважить мертвого, испытать меч на его теле. Иначе он привяжется к мечу и будет одолевать того, кто им владеет. Потом мне придется совершить сэппуку, ведь меч будет осквернен, мой господин — опозорен, а твой отец не оставляет мне выбора.
А может, монах хитрит, чтобы я не испытал меч на тебе? Я еще не решил. Но к полудню, могу заверить тебя, я решу окончательно. Если это заговор, я его разрушу. Если это гнев неупокоенного духа, я буду ему противостоять, полагаюсь на Будду Амида.
Итиро согнул в поклоне избитую спину и произнес:
— Казните меня, Миятомо-сама. Моя вина в том, что мой отец убил себя и теперь не найдет покоя. Мне следовало оберегать его последние дни и не оставлять одного в беспомощности. Рубите меня — я виновен в его смерти. Об одном прошу, похороните моего отца с отправлением надлежащих обрядов, гнев его успокоится, ведь с моей смертью ничто уже не удержит его в этом мире.
— Так и сделаем, — ответил Миятомо Акамицу. — Готовься.
Тело старика сняли, усадили в деревянный гроб и зарыли. Монах Дзёсин прочитал молитвы над могилой.
В полдень Итиро выпустили из деревянной клетки и отвели наверх. Все двинулись на двор для испытания.
Тело старика уже висело на столбе, в веревочной петле спиной ко всем, готовое к удару.
Все были объяты ужасом, монах читал сутры, а храбрый Миятомо Акамицу приказал поставить Итиро на колени, а испытателю рубить его мечом.
Но испытатель пал на колени, закрываясь мечом от тела, висевшего на столбе.
В гневе Миятомо вскочил со своего места, отобрал меч у испытателя и занес лезвие над Итиро.
Заскрипев веревкой, в жарком безветрии тело повернулось мертвым лицом к Миятомо.
Слабые духом с воплями кинулись со двора.
В священном ужасе благородный Миятомо отступил от Итиро.
Стоявший на коленях, со сложенными ладонями, монах Дзёсин произнес:
— Такова судьба этого меча. Когарасу — ворон. Между живым и отжившим выбирает безжизненное.
Миятомо Акамицу, собравшись, нахмурил брови, встал перед телом на столбе, поклонился, занес меч и с криком нанес косой удар, идеальную «перевязь монаха», от ключицы до подреберья, наискось, слева направо. Тело распалось надвое. Все присутствующие могли видеть печень.
Когарасу, оказалось, отличный был меч.
Позже, расплатившись с кузнецом, Миятомо отправил меч в храм со словами:
— Меч, испытанный таким образом, не может кому-то пригодиться. Меч непочтительности обесчестит своего владельца. Я подвел моего господина, но ему решать, виновен ли я, ведь мне противостоял неупокоенный дух.
Князь, узнав обстоятельства дела, простил Миятомо и поднес в дар внуку сёгуна статного коня. И развлек этой странной историей самого сёгуна, заслужив высокое одобрение и смягчив строгого, но богобоязненного правителя.
Дух старика более никому не являлся, поскольку, по совету монаха Дзёсина, после третьих похорон старика его сына отправили в искупительное паломничество в Исэ.
Лезвие меча Когарасу до сих пор хранится в Суруга, в храме Рюдзогонгэн. На его хвостовике, под рукоятью, правдиво выбито: «Рассек одного».
***
— Ого, — восхищенно отозвался я. — Вот это история так история!
Все остальные согласно зашумели, Котэцу довольно улыбался вызванному впечатлению.
В темноте, за освещенной свечами областью перед алтарем, трещали цикады. Все аж заслушались.
В медленно наступившем безмолвии внезапно прозвучал неуверенный голос нашего
