мой верный рыцарь и любимый муж, не целуй меня, потому что я не достойна больше твоих поцелуев. Отпусти меня, ибо я недостойна даже быть в твоих объятиях. Отпусти меня, ибо позор и мучения сделали со мной самое худшее, и я больше не женщина и не твоя жена. Я не была так благословенна, как Мэри, которая умерла на дыбе, но завтра я пройду через огонь, и после этого мы снова встретимся, как прежде, когда пламя очистит мой позор, и я снова буду достойна тебя, потому что я не отреклась ни от тебя, ни от моей веры, а остальное может быть мне прощено. Отпусти меня, дорогой Валдар, или убей снова, как ты сделал это давным-давно в песках за Ниневией.
Пораженный ее жалобными словами, я, сам не зная, что делаю, развел руки в стороны и позволил ей упасть ничком на пол. С хриплым криком нечеловеческой ярости я бросился вперед, схватил две ближайшие фигуры в капюшонах и ударил их друг об друга, так что их черепа треснули под капюшонами. Я бросил их и, подбежав к остальным, схватил троих из них, вышиб из них дух, а затем поднял, швырнул полузадушенных на каменный пол и растоптал.
Я повернулся, чтобы отомстить остальным, но камера наполнилась вооруженными людьми, которые набросились на меня и повалили, но только после того, как я сломал шею одному и изуродовал лицо другому ударом кулака. Однако их было двадцать против одного, и вот, наконец, они прижали меня к полу и связали руки за спиной.
Меня снова подняли на ноги и вытащили из камеры, где моя потерянная возлюбленная лежала среди мертвецов, которых я убил за нее, и провели по длинному коридору с каменными стенами в мрачную сводчатую комнату, где за накрытым черным столом сидели три фигуры в капюшонах. С одной стороны от них была дыба, с другой — пыточная скамья; в угольной печи уже светились раскаленные железки. Рядом лежали железный сапог, молоток, клинья и разные другие орудия мучений, которыми эти дьяволы в человеческом обличье выдавливали из своих жертв безумные слова, что отправляли их от мучений дознания к последней агонии на костре. Это были те самые инструменты, которыми они превратили мою любимую из некогда несравненной по красоте женщины в ту несчастную калеку, которую минуту назад я держал в своих объятиях, а эти закутанные в капюшоны дьяволы были теми, кто завтра, как она сказала, отправит ее на огненную смерть аутодафе.
Меня подтащили к передней части стола, и тогда тот, чья потерянная душа обладала формой, когда-то принадлежавшей Ансельму, вышел из-за моей спины и, поклонившись распятию, висевшему на стене позади стола, сказал на церковной латыни, чтобы я понял так же хорошо, как и мои судьи:
— Обвиняемый признался, что он тот, кто недавно был знакомым демоном английского колдуна Эль Драке, и, кроме того, он рассказывал самые странные и удивительные вещи, которые, если он не больше, чем человек, несомненно доказывают, что он имел непосредственные сношения с самим адом и таким образом добился продления своей жизни далеко за пределы отведенного ему срока смертного существования…
— Заткнись, негодяй! — крикнул я. — Я знаю свою судьбу и могу встретить ее, как встречал смерть в тысяче обличий, прежде чем земля была осквернена такими дьявольскими отродьями, как вы, служители этой адской канцелярии, неправедно называемой святой!
Я тот, кто сражался с Дрейком в Америке и при Гравлине. Я тот, кто послал огненные корабли в середину вашей Армады, некогда непобедимой, и рассеял ее под ветрами небесными. Я тот, кто преследовал ее остатки по северным морям и ради той дорогой жизни, которую вы погубили, гнал корабль за кораблем к крушению и гибели на скалах и отмелях. За ее светлую жизнь было заплачено десятью тысячами жизней испанцев, хотя, если бы я мог забрать еще десять тысяч, все же еще не было бы полной справедливости.
— Ты так же смел в речах, как, говорят, смел в бою, — произнес голос, исходивший из-под капюшона центральной фигуры за столом. Голос был такой холодный и бесстрастный, что я мог бы поклясться, что, если капюшон снять, я увидел бы под ним лицо Тигра-Владыки Ашшура. — Твое признание избавляет нас от некоторых хлопот, а тебя от некоторых страданий, ибо, если бы ты не говорил так свободно, у нас были бы под рукой средства заставить тебя говорить. Тем не менее, правосудие Святой канцелярии требует, чтобы я изложил преступления, в которых ты обвиняешься, чтобы ты мог ответить на них, если сможешь.
Тебя обвиняют, во-первых, в том, что ты являешься знакомым демоном колдуна Эль Драке, в чем ты признался, а также в том, что причинил огромный и невыразимый вред подданным его католического величества и его имуществу. В убийстве пятерых служителей Святой канцелярии ты обвинен очевидцами твоего преступления. Твоя любовница, которую ты с использованием еретических обрядов взял себе в жены, своими поступками в твоем присутствии призналась в том, чего не могла от нее добиться дыба: что она была знакома с тобой и участвовала с тобой в том договоре, который ты заключил с силами тьмы, из которого вытекает последнее из обвинений, выдвинутых против тебя. Как долго ты живешь на свете?
Я молчал, пока он говорил, потому что уже понял, что речь ничего не даст мне перед судьями, которые уже осудили меня. Но его последний вопрос дал выход ярости и презрению, которые снова вспыхнули во мне, пока он вещал, и поэтому я все же ответил ему:
— Бедный глупец, дитя нескольких темных ночей и мимолетных дней, кто ты такой, чтобы задавать мне такие вопросы? И все же я отвечу, чтобы ты знал, насколько ты ничтожен и подл, чтобы владеть силой жизни и смерти и обрекать на страдания тех, чьим рабом ты быть недостоин!
Прошли эпохи с тех пор, как я сделал первый вдох на земле. Я видел падение Вавилонской башни и слышал речь людей, смятенных ужасом, охватившим ту самую первую Ниневию, которая ныне забыта. Я стоял перед троном Соломона и слышал слова мудрости, слетавшие с его уст. Я видел Рим во всей его славе, когда мощь великого Юлия держала трепещущий мир в его руках, и я был на Голгофе, когда тьма упала с небес и земля содрогнулась в предсмертной агонии Христа.
Я слышал последние слова, произнесенные теми устами, которые в конце земных дел спросят с вас здесь и с тех, кто дал вам вашу адскую власть, за всю
