и ужинов, принимая такие приглашения только в самых редких случаях, когда чествовали либо его (Bohemian club, фирма «Стейнвей»), либо какого-нибудь большого музыканта. Один из немногих американских домов, куда он ходил всегда с удовольствием и где непринужденная атмосфера, царившая кругом, соответствовала его вкусам, был дом миссис и мистера Фредерика Стейнвей. Там большинство гостей были музыканты или люди, близко стоящие к музыке. Рахманинова всегда трогала и, пожалуй, несколько удивляла радость, с которой приветствовали его редкие появления в свете, и радушие, с которым его встречали. Американцы, в массе своей люди очень общительные, никак не могли понять этих отказов Сергея Васильевича от встреч, обедов и пр. Одни приписывали это его гордости, его природной якобы нелюдимости. Другие объясняли его скромный, как говорили, отшельнический образ жизни мрачным характером, отрывом от родины. Приглашения, сыпавшиеся на него в первые годы пребывания в Нью-Йорке, как из рога изобилия, стали делаться реже и наконец совсем прекратились. Общество примирилось с этой чертой Сергея Васильевича, с его нелюдимостью, и приняло его как такового. Он был слишком крупной величиной и потому мог позволить себе эту роскошь отказов. Мало, впрочем, кто понимал, что при такой напряженной работе человеку не оставалось времени и сил на вечера и банкеты. Еще меньше людей знали настоящего Рахманинова: его чарующую простоту, его отзывчивость, его юмор и смех. В результате всего этого у Сергея Васильевича было мало друзей среди американцев. Но зато он пользовался всюду исключительным уважением как человек. О том, как любили Рахманинова-пианиста, Рахманинова-артиста, свидетельствуют полные сборы от его концертов.
Лето 1923 года Рахманиновы провели в Америке, переехав в мае снова на дачу в Локуст Пойнт, Нью Джерси, где они жили в 1921 году. В памяти остался незабываемый день, когда Ф.И. Шаляпин, В.В. Лужский и некоторые другие артисты Художественного театра приехали навестить Рахманиновых в деревню. Шаляпин, по обыкновению бывший центром общества, и другие гости рассказывали наперебой разные истории, чтобы посмешить хозяина. Федор Иванович, исполняя бесподобно любимые номера Сергея Васильевича, изображал захлебывающуюся гармонику и пьяного гармониста, которого вели в участок, даму, надевающую перед зеркалом вуалетку, старушку, молящуюся в церкви, и прочий смешной вздор. Вечером он много пел под аккомпанемент Сергея Васильевича. Исполняя в шутку всем известный романс «Очи черные», фразу «Вы сгубили меня» он спел с таким драматизмом и так необыкновенно хорошо, что Сергей Васильевич и все присутствующие сразу как-то притихли. Сергей Васильевич долго потом вспоминал это исполнение. И пластинка «Очи черные», напетая Шаляпиным много лет спустя в Париже, в общем не особенно удачная, благодаря этой фразе была одной из любимых вещей Сергея Васильевича. Слушая ее, затаив дыхание, он ждал драматического момента и всякий раз с наслаждением переживал его. Часто играя эту песню русским гостям, следя за их выражением лица, он был искренно удовлетворен, если и на них она производила впечатление.
В сезоне 1923/24 года по желанию уставшего от концертов Сергея Васильевича количество их было сокращено. Он выступал всего тридцать пять раз, с 13 ноября по 10 марта.
В этом сезоне он впервые был приглашен играть (10 марта 1924 года) в Белом доме у президента США. Подобные приглашения были также 16 января 1925 года и 30 марта 1927 года.
Выходы Сергея Васильевича на эстраду, достоинство его и манеры, как выражаются американцы – personality, отмечались неоднократно и печатью и публикой. Да и играя, Сергея Васильевич строго следил за собой, не позволяя себе лишних жестов. Он поражал всех сдержанностью движений во время исполнения, не показывал, как чаще и чаще приходится видеть теперь на эстраде, своих «переживаний» ни лицом, ни телом, ни руками, так как считал этот недостойный эффект дешевкой.
Надо сказать здесь, что многие замечания о его старомодном облике, о его одежде и выходе на эстраду более чем странны. Исключительно скромный в привычках, редко тративший на себя деньги, Сергей Васильевич позволял себе одну роскошь: он одевался всегда у лучшего портного Англии. Он, смеясь, рассказывал со слов своего английского менеджера историю, как после его концерта один из слушателей, встретив этого менеджера, обратился к нему с вопросом не об игре Сергея Васильевича, не об исполнении какого-нибудь произведения, а о том, у какого портного так поразительно хорошо одевается Рахманинов. Посетитель был очень доволен, узнав, что портной английский. Музыка Сергея Васильевича произвела на него меньше впечатления, чем костюм.
Отличительными чертами характера Сергея Васильевича были простота, естественность и искренность. Он не выносил лести, позерства, фальши. Его чуткое ухо немедленно улавливало последнее. Вспоминается в связи с этим его рассказ в конце двадцатых или начале тридцатых годов о встрече в Европе с двумя-тремя молодыми людьми, почти мальчиками, только что приехавшими из России. Они готовились к музыкальной карьере. Его поразила и обрадовала их простота и искренность, их серьезное отношение к жизни, их горячая любовь и преданность России. «Эти юноши совсем необыкновенные, что-то новое есть в этом поколении, что-то очень хорошее», – говорил Сергей Васильевич.
Сергей Васильевич, вообще много читавший, с большим вниманием следил за новой русской литературой в России и за границей. Но новые писатели редко его удовлетворяли. Их произведения, за небольшим исключением, скорее раздражали Сергея Васильевича. Он считал их ходульными, выдуманными, неискренними. Зато какую радость вызывали в нем книги авторов (Огнева, Булгакова, Леонова, Романова, Зощенко), у которых он чувствовал талант. Все же он и ими не всегда был удовлетворен. Мемуарная и историческая литература, появившаяся в большом количестве за последние годы, доставляла ему громадное наслаждение (жизнь Суворова, Скобелева, «Военные записки» Дениса Давыдова, книги Тарле и т. д.). Он зачитывался ими с увлечением. У него была большая библиотека. Каждую осень он привозил с собой из Европы наиболее понравившиеся ему прочитанные за лето книги. Давая их близким и друзьям, он делился с ними впечатлениями о прочитанном. Последние годы он увлекался также чтением речей знаменитых русских адвокатов и судебных деятелей, восторгаясь красотой их языка. Читал он много книг по истории.
Зная английский, французский и немецкий языки, Сергей Васильевич очень редко, вернее, только в исключительных случаях, читал книги на иностранном языке (например, произведения Федоровой «Семья», «Дети» и некоторые книги американских журналистов о России и о европейских делах).
Много хороших и интересных книг можно было достать случайно у букинистов в известных районах Нью-Йорка. Но ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем воспоминания или очерки о любимом им А.П. Чехове. Лицо его озарялось радостной улыбкой, если, выходя после занятий в кабинет, он находил у себя на столе вновь приобретенную книгу о Чехове. В связи с этим преклонением перед Чеховым, произведения которого он так хорошо знал и постоянно перечитывал, можно указать еще, что Сергей Васильевич, узнав из газет летом 1940-го не то
