Империи, гений, способный подчинить себе идущего на ранг выше тебя. Ты из тех, что воруют чужие Указы. У меня воровать нечего, малец, ты сам это знаешь.
Я с сожалением вздохнул:
— А жаль. Очень уж хочется отучить тебя от этого — малец.
— Терпи, — хохотнул Седой и тут же припечатал, — малец, — я скривился, а он продолжил. — Давай, хватит скрывать свои силы, ты делал это долгие годы после гибели Галума, хватит. Рядом с тобой снова старший из твоего Ордена…
Я перебил его:
— Я не из твоего Ордена.
Но глаза Седого лишь сверкнули усмешкой, он даже на миг не замолчал:
— …который подставит тебе плечо, давай, выплесни свой гнев на предателей. Пусть к вечеру одна часть семьи Ян решит вырезать вторую часть и те, кто решил так поступить с нами — захлебнутся кровью. Те же, кто знал, но молчал — будут рыдать кровавыми слезами, проклиная тот миг, когда решили закрыть глаза на это дело.
— Нет. Я не буду заставлять их убивать друг друга.
— Принципы. Неплохо. Галум знал, когда нужно остановиться.
Меня это упорное упоминание моего несуществующего учителя начало утомлять, как и весь разговор. Я скривился, отвернулся, собираясь заняться Пиатрием по второму кругу, Седой всё понял верно и затараторил:
— Ладно-ладно. Половину Ян я возьму на себя.
Удержаться было выше моих сил, и я злорадно заметил:
— Я только что видел тебя в деле — не сумеешь, хвастаешься впустую.
— Эй! Малец! Побольше почтения к старшему твоего Ордена! У меня застарелая рана, я был опоен дурным вином, я был зацелован ядовитой женщиной…
Я закашлялся, услышав это. Где его, вообще, поймали, вернее, во время чего?
— Кхе-кхе-кхе!
— …я был в оковах. Конечно, я не сумел показать всей своей силы, но в следующий раз всё будет по-другому, поверь.
Я постучал себя по груди, справился с кашлем и сердито буркнул:
— Обычные пустые обещания старика, которому то поясницу прострелит, то изжога мешает.
— Малец, — процедил сквозь зубы Седой. — Побольше почтения!
— Ладно, пусть всё будет так, как ты и обещаешь. Тогда вторую половину ты предлагаешь взять мне? Нет. Я слабый.
— Понял, — хохотнул Седой. — Ты слабый. Поэтому я буду беречь тебя, закрывая своей спиной.
— И что дальше? Я не буду…
Седой перебил меня:
— Заставлять их сражаться друг с другом ты не будешь, это я тоже понял. Но защищаться, как это делал сейчас, ты же можешь? Я же вижу, какой ты, малец, я же вижу, как долгие годы ты боялся предать Орден и привлечь внимание чужой фракции к себе.
Я снова едва не закашлялся. Чего?
— Но хватит. Мир идущих к Небу не любит слабых, он склоняется только перед силой. Само Небо послало меня в этот город, чтобы я встретил тебя и понял — ты один из потерянных учеников. Мы не были с Галумом друзьями, но я научу тебя тому, чему не успел научить он. Мир идущих жесток и не прощает обид. Идём, возьмём плату за наши обиды. Я буду орать, требовать, стучать ногой в их двери, буду принимать на грудь удары, а ты в это время, вот как сейчас, будешь копаться в их душонках и выжигать там свои клейма.
Я, в это время давно уже висевший в темноте тела Пиатрия, но продолжавший слышать Седого, замер. Как часто я слышал это сравнение с клеймом?
Редко. Никто в Поясах не сравнивал печати мастера Указов с клеймом. Только я сравнивал их с клеймами. Даже Кадор, весь искорёженный печатями, говорил лишь, что они впаяны в душу. Фатия же клеймением называла познание техник Предводителями, когда те отказывались от созвездий. Седой — второй, кто повторяет вслух мои мысли — Указы и контракты клеймят души, как хозяин клеймит джейров, оружие или свои вещи. Это — моё.
Первым был Шандри. Тот, кого бы я действительно мог назвать если не учителем, то своим наставником. Тот, который вызвал у меня в последнюю нашу встречу столько вопросов.
— Ну, как тебе мой план? Соглашайся.
— Заклеймлю, а дальше? — сказал я раньше, чем сообразил, что, вообще, говорю и с чем согласился.
— Да как хочешь, — отмахнулся Седой. — Хочешь, пусть орут — какие негодяи те, что провернули с нами подобное, хочешь, пусть молчат, как воды в рот набрали, я в любом случае вытрясу из них всё до нитки, чтобы в следующий раз, когда увидят одного из Ордена Небесного Меча — дрожали от страха и даже смотреть в нашу сторону боялись.
— Его, — поправил я. — В его сторону.
Мне не нужно было видеть Седого, чтобы знать, что его губы растянулись в хищной ухмылке, обнажая старые, но ещё крепкие зубы:
— Пока что в нашу, малец, пока что в нашу сторону.
— Хорошо, — сдался я.
— Ах, — непонятно вздохнул Седой. — Такой материал, такая чудесная основа. Огранить бы — цены бы не было.
Я тем временем толкнул мысль к Брауту:
— Отвечай на все вопросы Седого.
— Какого ещё Седого?
— Возле тебя много Седых? И ты, Властелин, не слышал, с кем я только что спорил о судьбе вашей семьи? — удивился я и предупредил. — Не юли.
— Д-да, господин.
— И говорите так, чтобы и я слышал вас, — предупредил я Седого, решив, что и того, что я открыл свой талант мастера Указов — слишком много.
Надеюсь, три цвета в Указе не потребуют от меня отвлекаться от лечения.
Не потребовали. Ян не замолкал, правда, и Седой сыпал вопросами без остановки.
Не так уж и много Ян участвовало в этом деле. По сути — самая младшая, не считая теневиков, ветвь семьи. Шесть человек, три из которых Властелины. Старший из них дед, тот самый, что осматривал меня из-за стены в хранилище техник. Два его сына и три внука. Но заварил всё это дело мой хороший знакомый.
Нулар.
На этом месте Седой хмыкнул:
— Как всегда, вперёд рвутся самые молодые и злые.
Подчинённый моим Указом Ян, которого звали на самом деле Браут, нерешительно поправил:
— Нулар — старший. Он старше моего сына и старший из двух сыновей…
— Неважно, — оборвал его Седой. — Дальше. Что и как?
Нулар был недоволен тем, какое место занимала их ветвь в семье. Точно так же, как был недоволен этим его отец, сам Браут и уже их отец.
Каждый из них в своё время что-то делал, чтобы изменить это.
Нулар вот помогал развиваться алхимии и лекарскому делу, пытался договориться о союзе, а ещё лучше о слиянии с теневой ветвью семьи, которые сейчас вспоминали о том,
