было такое ликованье, что я иду сегодня по улице и мне все кажется, что это праздник в честь нас!
Со двора и с улицы доносился шум праздника. И солнце, хоть и отраженно, все-таки достигало до нашего низкого окошка на дне двора. Мне хотелось расцеловать вестницу таких хороших новостей. Не поручусь, как в конце концов я поступил бы, но, к счастью, вошел на секунду заведующий магазином, я бросился к нему и расцеловал его в подстриженные колючие усы.
В центре первым делом спрашивали Клавдию о Сундуке.
— Я сказала им: у Павла есть сведения, что Сундук арестован. Товарищи тоже убеждены, что это именно так, но удивляются, почему Сундук, такой опытный подпольщик, не сумел до сих пор известить о себе. Тебе, Павел, поручают предпринять все возможное, чтоб отыскать его следы. Ему, конечно, нужна помощь. Но, право, не знаю, что еще можно сделать. Я и так уже наводила справки через все лазейки, через все папины знакомства и даже через одного писаря тюремной инспекции. Это гимназистка, которой я даю уроки. Сундук не значится в списках заключенных.
Я прослушал это все молча. Кажется, что Клавдии мое молчание не понравилось, — она принимает его, может быть, за сухость и за недостаточную отзывчивость.
Затем Клавдия стала рассказывать, как идут дела у наших докладчиков по району.
Из-за конспирации на каждый нелегальный доклад приглашается, как было условлено, не больше семи человек, редко доходит до десяти и совсем редко до пятнадцати человек: слежка неотступная, иногда приходится доклады отменять или молниеносно перемещать. Самые ценные последствия докладов — это расширение связей.
— Сейчас я принесла три новых адреса, тебе надо сегодня же со всеми тремя познакомиться. Один адрес — это рабочие с бумагопрядильной фабрики. Второй — кондитеры, по отзывам — парни надежные, все трое с разных предприятий, значит, эту одну связь надо считать за три. Вообще очень большой приток, очень большая тяга к партийной организации. Это так радостно, Павел!
— А третья связь?
— С третьей дела посложнее. Это двое рабочих с завода Доброва — Набгольца.
— Почему же тогда они не связались с Михаилом?
— Они не хотят с Михаилом. Сказали — жаждут встретиться «не вообще, а с кем-нибудь из руководителей районного центра».
— Очень интересно, очень!
— Это два бывалых металлиста… Оба участвовали в движении еще до пятого года, а после декабрьского восстания один из них, Солнцев, спасался бегством из Москвы, работал в Николаеве, на судостроительном заводе. Как ни старался, говорит, не мог там найти следов партийной организации: либо очень законспирировались, либо все разбито… Его потянуло обратно в Москву: «Не могу жить одиноко, без связей со своими людьми…» Устроился здесь к Доброву. Связался с нашим Михаилом. Но ругает его и не хочет с ним дела иметь. «Неужели, говорит, теперь такие большевики пошли? Нет, это поддельные большевики, не поверю, что это настоящие, в пятом не такие были… Этот самый ваш Мишка рассказывает, что нужно какое-то широкое совещание и что нельзя отталкивать меньшевиков. И я, говорит, этому вашему Мишке ответил: «Зачем отталкивать, надо просто гнать в шею. Мы их еще в пятом раскусили… Гнать, гнать».
— Это же интересный человек, Клавдюша. А другой?
— Другой замкнутый, молчаливый, сидит — не оторвешь от книги. У них комнатка небольшая, всюду, даже на полу, брошюры пятого года, издания «Молота», «Колокола». На столе лежали, когда я неожиданно зашла к нему, курс зоологии и курс логики — записи лекций на Пречистенских курсах. А книга, которую он читал в тот момент, — сборник «За двенадцать лет». Я спросила, легко ли усваивается. Он обиделся: «У Ленина, говорит, самое трудное излагается так ясно, что кто хочет понять, все поймет». После выборов во вторую Думу он был арестован. «В тюрьме, говорит, втянулся в науку и после выхода занялся самообразованием… Кое-что узнал поглубже и теперь рвусь приложить к делу. Но делать революцию с такими, как ваш Михаил, не собираюсь… Это же маятник, то вправо, то влево». Тебе понятно это все, Павел? Там на заводе двадцать один человек в организации, а из-за Михаила новые не идут в организацию. Из тех, кто вошли раньше, несколько человек тоже недовольны Михаилом, называют его гнилым примиренцем и относятся настороженно…
Я решил побывать у добровцев как можно скорее, познакомиться лично, доложить нашей новой районной исполнительной комиссии и затем уж действовать решительно и быстро, опершись на здоровые элементы в самой заводской ячейке.
Вести с Доброва — Набгольца меня радовали не меньше, чем известия о начинающемся восстановлении московского партийного центра. Конечно, это все знаменательные признаки близкого и широкого сдвига. Преодолев мелкие, мутные, стоячие заводи, начинаем выходить на течение. Далеко еще до могучих быстрин, но уже понемногу на помощь гребцам приходит волна, и нашу лодку начинает забирать и подхватывать бегущий поток. Выходим, выходим на течение…
Наша сегодняшняя явка складывается неудачно. Из назначенных товарищей никто, кроме Клавдии и меня, не явился.
Как всегда, тяжелый камень ложится на душу. Тревожишься: не провал ли? Клавдия стала успокаивать:
— Может быть, помешал праздник… Я сама подумывала: не вернуться ли, — очень много толпится народу возле магазина, на улице и во дворе.
Вспомнились стихи пятого года:
Но ведь для нас вся жизнь тревога.
Лишь для того, чтоб отдохнуть,
Мы коротаем песней путь…
Мы собрались уже уходить, как появился Степа. Он торопился на явку. А «заскочив», стал торопиться рассказать, зачем пришел. Рассказав же, стал торопиться скорее уйти, чтобы бежать еще куда-то:
— Делов охапка, еле везде поспеваешь, хоть летай.
Обжившись в московской обстановке и втянувшись в нашу работу, Степа с недавних пор впал в постоянную спешку. Около него вился рой «неотложных» дел. Ему не сиделось на месте. Однако в его постоянной спешке не было ничего суетливого, не было ни беспокойства, ни встревоженности, ни неудовлетворенности. Он даже радовался, что ему надо торопиться. Он был в приятной для него стихии, как, наверное, птица приятно чувствует себя в быстром полете. Он нашел любимое занятие. Я бы сказал: он торопился без чувства торопливости и хлопотал всегда со смыслом и вкусом.
— Вот дело-то какое, Павел, как бы вам рассказать в двух словах… тороплюсь-то я сейчас очень. Это было на крылечке у входа в чайную. Разговорился я с одним. Он стоял в задумчивости возле двери, не то ждал кого, не то нет, а сам весь оборванный, в отрепьях, как взглянешь — нищий. Ан нет, рабочий оказался. Я первый начал разговор. Чего, думаю, лицо у него такое скорбное, а глаза умные и
