Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
— Почему ты так думаешь?
— Вспомнил его слова — мол, чего для родного человека не сделаешь? А Винсент и Стар — они-то знали, насколько у них все зыбко. Друг в друга гляделись — финал видели.
— Так и вышло. Помещение для свиданий пришлось снести. Кабель там прокладывали компьютерный. Винсент и Стар еще один раз посидели в общей комнате — и Винсент сказал: всё, хватит. На Стар пялились; отдельные персонажи бахвалились — мол, дай срок, выйду, отыщу тебя, из-под земли достану… Пустое, конечно, — только Винсент этого стерпеть не мог. Тем более что не про одну Стар шла речь, детям тоже угроза.
— И он запретил Стар приезжать к нему, — печально констатировал Уок.
— А мне приходилось ее «разворачивать». Кажется, во всю жизнь тяжелее задания не имел. Винсент ей сказал: не цепляйся за меня, другого найди. Она не послушалась. Приедет, бывало, и сидит, ждет — вдруг он решение переменит? Целый год так продолжалось, а потом — всё. Как отрезало. Ну, думаю, наверное, нашла способ переключаться с прошлого на настоящее.
— Скорее уж способ просто выключаться.
Кадди ничего не сказал, но ясно было, что намек он понял. Какие только трагедии не разворачивались у него на глазах, и если даже он не наблюдал завязки, то уж точно видел развязку.
— Так ты, Уок, и правда не догадывался?
— Нет. Стар знала, как я отреагирую, расскажи она мне. Стану пичкать ее банальностями: о себе позаботься, нельзя одним прошлым жить, и всё в таком духе… Будто у меня — опыт и право давать советы! А ей и Винсенту просто нужно было что-то только для себя. Семья… пусть маленькая, надломленная, да своя.
Обойдя тюрьму по периметру, они вернулись к воротам, пожали друг другу руки.
— Спасибо, Кадди. Ты сделал доброе дело.
— Слушай, а почему ты вообще приехал? Вроде кончилось все, а тебе неймется…
— Да случайно вышло. Винсент просил развеять его прах в лесу Элктон-Тринити. Почему — не знаю.
Кадди с улыбкой взял Уока за плечи, развернул к одному из бараков.
— Вон она, Винсентова камера. Номер сто тринадцать. Тридцать лет он у этого окна просидел. А теперь посмотри, куда оно выходит.
Уок перевел взгляд.
За горной грядой лежала воля — целых два миллиона акров.
47
Было ясное осеннее утро, солнечные лучи накрест перечеркивали горный склон.
Дачесс ехала верхом. Такие прогулки превратились в ритуал — вывести серую кобылку пораньше, пока Монтана не очнулась от сна, и — вперед, по знакомым тропам. Воздух вырывается из груди толчками, с болью; серая не торопится, трусит себе мелкой рысцой. Скакать не может, и это непоправимо. Вот преодолела подъем, встала на вершине холма, откуда видно ранчо, и получила от Дачесс ласку — легкое похлопывание по шее.
Классный деревянный дом; в очаге горит огонь, над крышей вьется дымок. Во дворе амбар и хлев, за изгородью речка. Дачесс как-то двинулась берегом, через осинник, отмахала мили три, но увидела волчьи следы и поспешно ретировалась. С тех пор при ней всегда дедушкин нож, и по выходным она бродит одна, продирается сквозь кустарник. Случается ей и ноги промочить — на поверхность в этой местности выходят грунтовые воды, опавшая листва маскирует каждую лужицу.
Минувшие месяцы тянулись бесконечно и были тяжелы. Потом проявился эффект Монтаны. Хэл правильно говорил: здесь к человеку возвращается способность дышать. Боль пока была сильна, но Дачесс верила в могущество времени.
Вернувшись, она отвела серую в стойло, убедилась, что воды и сена достаточно, погладила нежный конский нос.
Долли была на кухне, читала газету. Крепко пахло свежим кофе. Дачесс пришла сама — однажды в полночь; обещала ведь. Сначала согласилась только переночевать, но утром Долли повела ее в конюшню, а там — серая кобылка. Бесплатно досталась Долли, когда распродавали имущество Хэла.
День в гостях у Долли растянулся на неделю, неделя стала месяцем. Долли упирала на то, что нуждается в помощи по хозяйству, хотя на свои деньги могла бы каждую неделю нанимать несколько здоровых мужчин. И Дачесс работала на земле — упорно, не жалея себя, от восхода до заката. Они с Долли почти не разговаривали. С помощью сейчас лезть бессмысленно, должно пройти время — это Долли отлично понимала.
Вопрос об удочерении Долли подняла однажды утром, когда они сметали чернорябиновую листву с подъездной аллеи. Дачесс три дня ничего не говорила, а потом выдала: если Долли и правда нужна такая дочь, как она, Дачесс, значит, Долли с головой не дружит. Пускай сходит к врачу, проверится. Напишут ей в справке «здорова» — что ж, Дачесс останется насовсем. С радостью.
Она рывком сбросила ботинки.
— Хочу денег заработать.
Долли взглянула на нее поверх газеты.
— Задолжала кое-кому. Отдать надо.
— Возьми у меня.
— Нет. Те, кто вне закона, сами рассчитываются с долгами.
Дачесс пока смутно представляла, как ей выйти на Хэнка и Бьюзи. Она начнет с мотеля. Позвонит, наведет справки. Она все исправит.
Дачесс хотела пройти мимо Долли, но та вскинула руку с письмом.
— Вот, на твое имя.
Дачесс взяла письмо. Штемпель был кейп-хейвенский, и она поспешила к себе в спальню, комнату с нежно-зелеными стенами. Оттенок выбирала сама — чтобы было как среди лесистых гор — и красила стены собственноручно.
Она закрыла за собой дверь и устроилась в массивном кресле у окна.
Знакомый мелкий почерк. Сразу представился Уок за письменным столом. Наверное, целую неделю корпел.
Дачесс читала не торопясь. Уок просил прощения за то, что солгал в суде. Дачесс в него верила, а теперь, должно быть, не верит? Ему стыдно; только вот, случается, ради торжества справедливости люди совершают неблаговидные поступки.
Далее на двадцати страницах Уок рассказывал о своей жизни, и о жизни Стар, и о юном Винсенте, и о Марте Мэй. Сообщил, что болен, что стыдился своей болезни и боялся потерять работу. Об этой самой работе целую страницу разливался, прежде чем добрался до главного — до правды, от которой Дачесс выронила письмо, вскочила и заметалась по комнате.
Немного успокоившись, она собрала с полу листки и продолжила чтение. Уок писал о Винсенте; в жилах Дачесс течет его кровь, и ей не горевать надо, а гордиться. А мама — она всегда любила Винсента, сберегла любовь в тяжелейших обстоятельствах. Он страдал, и казнил себя, и мучил — сам себе не мог простить, что отнял детскую жизнь. Что не мешало ему обожать ее, Дачесс. Она и Робин — плоды нерушимой любви, крепчайшей из всех, о которых известно Уоку.
К письму прилагалась фотография — Уок на какой-то ржавой посудине, правда, со свеженькой надписью: «Рыбалка в Кейп-Хейвене». Вода за бортом отражает миниатюрную женскую фигурку, различима даже прическа — темные волосы до плеч. В руках Уока фотоаппарат, улыбка от уха до уха.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
