Вторую партию она проиграла, как ей хотелось думать, лишь из-за собственной глупости: на этот раз князь Сергей ни в чем не уступил. Но когда она увидела, какая карта пришла в третьей сдаче, ближайшее будущее предстало во всей своей отвратительной реальности. С такими картами ничего сделать было нельзя. Двадцать долгих мучительных минут она отчаянно просчитывала варианты, стараясь удержать в голове все расклады и старательно обдумывая снова и снова каждый ход, прежде чем сыграть. Но все было бесполезно. Она даже не сумела скрыть охватившего ее разочарования. Было ясно, что ужасный конец уже близок.
После того как Женевьева положила на стол последнюю карту, в комнате надолго воцарилась тишина. Князь Сергей улыбался, мясистые губы обнажили хищные белые зубы.
— Ну наконец, — с облегчением произнес Себастиани. — Первый раунд ваш, Сергей.
— Да уж это точно, — с довольным видом ответил князь Сергей. — Мадам? — Он встал.
Женевьева поймала себя на том, что в ужасе отчаянно трясет головой. Но князь Сергей обошел вокруг стола, взял ее за плечи и заставил встать. Мужчины улыбались. Русский обхватил голову Женевьевы своими белыми ладонями:
— Думаю, пора открыть счет. Давайте, прежде чем уединимся, дадим нашим друзьям возможность чуть-чуть познать вкус того, что ждет и их. — Его толстые губы приблизились к лицу, заслонив, казалось, все остальное в поле ее зрения. «Стой смирно, — приказала она себе. — Не сопротивляйся. Иначе будет только хуже, уж этому-то негодяю каждая лишняя минута твоего унижения и беспомощности — подарок. Он будет в восторге, получив возможность на глазах у завистливых соглядатаев показать свою власть над тобой».
Сергей накрыл своим ртом ее губы, засосал их в отвратительную студенистую воронку, и тело Женевьевы восстало, вышло из повиновения благоразумному чувству самосохранения. Рука ее взметнулась, пальцы согнулись, и острые ногти впились в гладкие румяные щеки, оставив на них кровавые следы.
Сергей взревел от резкой боли и, выкрикнув какое-то ругательство, заломил ей руку, а рот его впился в нее еще сильнее. Рушилась стена ее достоинства. Грубая рука вцепилась в воротник платья, раздирая кружева, безжалостные пальцы больно сжали обнажившуюся грудь. Женевьева извивалась и вырывалась, не обращая внимания на дикую боль, пронзавшую заломленную руку, и ей удалось ударить его коленом в пах. Он снова грязно выругался, но хватки не ослабил, а резко развернул ее и бросил поперек дивана.
Она упала ничком, придавив руку, в нижнюю часть живота впился жесткий шнур диванной окантовки. Женевьева почувствовала, как насильник молниеносно расстегивает крючки на ее платье, и дико закричала, поняв, что через секунду предстанет обнаженной перед всей этой гнусной компанией — обнаженной и беззащитной перед оскорбительным насилием. В ушах звенело, сердце готово было выскочить из груди. Женевьева задыхалась, глаза застилала красная пелена, и все ближе был неотвратимый страшный финал…
И тут с треском распахнулась дверь. Князь Сергей обернулся, ослабив хватку, и она наконец смогла поднять голову и отдышаться.
В следующий миг Женевьеве показалось, что русский взлетел в воздух. Поднялся страшный шум: кто-то что-то злобно кричал, потом раздался резкий хлопок, и от предупредительной пули, вошедшей в стену рядом с камином, затрещала раскалывающаяся деревянная панель. В наступившей вслед за этим тишине Женевьева с трудом поднялась на ноги.
— Я знала, что ты придешь, — прошептала она.
— Разумеется, — подтвердил Доминик. — Страшно жаль, что вынужден причинить вам неудобство, джентльмены, но я должен попросить вас снять штаны, туфли и чулки. — Улыбаясь, капер присел на подлокотник дивана, на котором только что лежала Женевьева.
Два пистолета с рукоятями, украшенными серебряными пластинами с чеканкой, лежали у него на колене, указательные пальцы обеих рук покоились на спусковых крючках.
— Уверен, вы не будете возражать против присутствия дамы при вашем раздевании, поскольку оно до некоторой степени входило в план вашего вечернего развлечения.
Вдруг Легран стрельнул глазами на дверь за спиной капера, и тот резко обернулся, но все же опоздал. Женевьева тяжело, со свистом дышала сквозь стиснутые зубы: кто-то схватил ее сзади и прижал к горлу острый клинок.
— Очень вовремя, Гастон, — объявил Легран. — Будьте любезны, ваши пистолеты, месье Делакруа. — Он протянул руку.
Доминик колебался, но, увидев, что острие глубже вжалось в шею Женевьевы и на белой коже выступила капелька крови, развернул пистолеты, чтобы галантно, рукоятями вперед, отдать их французу. Но тут Гастон вдруг издал странный булькающий звук. Нож полетел на пол, а вслед за ним рухнул и сам лакей. Женевьева неуверенно сделала шаг в сторону, и все увидели, как Сайлас, который, низко пригнувшись, невидимый и неслышимый, подкрался к Гастону со спины, распрямляется во весь свой огромный рост.
— Прошу простить меня, месье, — сказал он, вытирая оставшуюся на лезвии ножа кровь, — Может, я и убил его.
Доминик безразлично пожал плечами, показывая, что ему это все равно, и, снова повернув пистолеты рукоятями к себе, один вручил матросу.
— Итак, вашу одежду, джентльмены, будьте любезны. Отдайте ее Сайласу. — Не спуская глаз с четверки негодяев, он завел руку за спину.
Женевьева сделала шаг вперед, и Доминик притянул ее к себе.
— Остальные обезврежены? — спросил он Сайласа.
— Да, месье, — ответил матрос, принимая одежду у Леграна.
На лице князя Сергея застыла маска смертельной ненависти, но Сайлас требовательно щелкнул пальцами, и тому пришлось смириться с неизбежным. Он нехотя расстегнул панталоны.
— То-то мы насчитали там только пятерых. Недоставало как раз этого. — Сайлас указал на лакея, лежавшего на полу, тот застонал, и Женевьева, выскользнув из-под уютной, надежной руки, опустилась рядом с ним на колени. Лезвие ножа вошло глубоко между нижними ребрами, но, похоже, не задело жизненно важных органов. Склонившись над распростертой фигурой, Женевьева почувствовала чьи-то пальцы у себя на спине: Доминик застегивал крючки на ее платье. От этого простого прикосновения на нее вдруг снова нахлынуло ощущение неизбывного ужаса тех нескольких минут, когда она поняла, что должно вот-вот с ней случиться. Оцепеневшая от навалившегося вновь кошмара, она взглянула на Доминика и увидела сострадание и нежный упрек в его бирюзовых глазах.
— Это пройдет, фея, — сказал он, стараясь ободрить ее, потом снял с себя плащ и закутал в него Женевьеву, прикрыв разорванные кружева. — Я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты навсегда забыла об этом.
В комнате появились пять матросов, как и Сайлас, в одних носках.
— Всех связали и всем заткнули рты, месье, — доложил один из них. — Поль пошел во двор. — Матросы с искренним удивлением и не без удовольствия наблюдали за четырьмя джентльменами, стоявшими у камина в одних рубашках.
Сайлас с охапкой их белья обернулся к двери.
