Маркиз замолчал.
Какое-то время Ришелье сидел, в задумчивости опустив голову.
Все, слышавшие речь пленника, поражались такому молчанию. Наконец кардинал нарушил тишину:
– Священник, – молвил он, – ваша жизнь в моих руках.
– Знаю, монсеньор, как и то, что вы собираетесь с нею сделать, а посему, оказавшись в плену, я уже приготовился предстать перед Богом.
– А если бы я оставил вам жизнь и свободу?
– Жизнь и свободу! – повторил Маркиз.
– Да. Что бы вы сказали тогда?
– Я бы сказал, что, поступая так, вы преследуете некую цель, и мне хотелось бы знать – какую. Если оказанная мне милость обернется во вред моей Родине, я откажусь.
– Стало быть, вы отвергаете мое предложение?
Маркиз воззрился на кардинала.
– Монсеньор, – сказал он вслед за тем, – я признаю за вами право послать меня на казнь, но не оскорблять.
Ришелье поднялся.
– Священник, – сказал он, – я оставляю за вами право распоряжаться своей судьбой. Как вам угодно, чтобы с вами обращались?
– Как с ровней вам, монсеньор.
– Ровней мне? – удивился Ришелье.
– Вы один из повелителей Франции, а я – гор. Мы с вами оба служим Богу. Вы кардинал, это так, но послушайте, разве мы не равны перед той же Церковью? На мне такая же красная мантия, как и на вас.
– Но зачем… – воскликнул кардинал, – зачем вы облачились в красную мантию? К чему эта постыдная насмешка над высочайшим из церковных санов?
– Неужели монсеньор, когда вам рассказывли обо мне, ничего не сказали о моей мантии?
– Мне рассказывали всякие суеверные байки и небылицы – разве я мог поверить в такое!..
– И среди прочего вам рассказали, что красная мантия – мой талисман, не так ли?
– Да.
– Вам говорили, что от нее отскакивают и мушкетные пули и даже самые закаленные клинки, так?
– Да, говорили.
– Вам сказали, наконец, что горцы с радостью идут за преподобным Маркизом в бой, памятуя о том, что их командиру не страшны никакие раны… Так вот, монсеньор, не я распространил эти глупые слухи, зато я заставил в них поверить…
– С какой целью?
Резким движением Маркиз выхватил кинжал из-за пояса господина де Фекьера, стоявшего рядом, и распорол левый рукав своей мантии по всей длине.
Французы, осознавшие лишь первое движение священника-воина, подумали, что он вознамерился лишить кардинала жизни, и накинулись на него.
Но он уже далеко отшвырнул оружие, которым только что воспользовался, и показал Ришелье свою обнаженную руку.
Рана, нанесенная ему этим утром у Вержского замка жестоким подонком из серых, все так же кровоточила.
– Вот, взгляните, монсеньор, – проговорил он, – кровь течет, а об этом даже никто не знает… Кровь такая же алая, как платье, и не замарает его! Потому-то преподобный Маркиз и неуязвим! Вот и весь секрет его красной мантии!
Кардинал опустил глаза, ноздри у него, доселе неподвижные, вдруг задрожали, указывая, что в душе он испытал глубочайшее потрясение. У всех присутствующих вырвался крик восхищения перед такми мужеством и такой стоической доблестью, которые ничто не могло поколебать. Для стоявшего перед ними человек, подобного достославным героям великого Древнего Рима, боль была сущим пустяком!
Такое воодушевление, проявленное даже слишком открыто, разумеется, не понравилось его преосвященству – густые брови кардинала нахмурились. Благородные офицеры содрогнулись, словно их обдало ледяным ветром грядущей немилости, – они, все как один, смутились и помрачнели. В течение нескольких минут на лицах всех присутствующих читалась растерянность. Кардинал был по-прежнему задумчив, а преподобный Маркиз – все так же бесстрастен.
Наконец Ришелье нарушил тягостную тишину.
– Мессиры, – сказал он, обводя взглядом офицеров и всматриваясь в каждого, – справедливость должна восторжествовать. Перед нами мятежник, захваченный в плен с оружием в руках. Мы обязаны назначить ему наказание, которое он заслуживает, но прежде нам хотелось бы выслушать вас всех и узнать, каким должно быть это наказание. Итак, начнем с вас, герцог де Лонгвиль.
– Ваше преосвященство желает оказать мне неслыханную честь, испрашивая мое мнение?
– Да.
– Мое мнение такое же, как у его преосвященства. Я мог бы ошибиться, а его преосвященство непогрешим.
– А что скажете вы, маркиз де Виллеруа?
– Мое мнение полностью совпадает с мнением герцога де Лонгвиля.
– Ну а вы что скажете, маркиз де Фекьер?
– Выразив только что свое мнение, герцог с маркизом тем самым высказали и мою самую сокровенную мысль.
Кардинал был вынужден опустить глаза под взглядом преподобного Маркиза – священника-воина, ибо взгляд его был исполнен нескрываемого, глубокого презрения перед угодливостью трех благородных французских офицеров. «А он прав, – подумал министр, – эти трое даже не смеют высказать свои мысли при мне…»
Обращаясь вслед за тем к Гебриану, он сказал:
– А у вас, граф, есть мнение?
– Да, монсеньор.
– О! – удивился Ришелье.
– Ваше преосвященство, – продолжал Гебриан, – позвольте мне сказать со всей откровенностью!
– Не только позволяю, но и требую.
– Хорошо, монсеньор, я бы помиловал.
– О! – снова удивился Ришелье.
При слове «помиловал», прозвучавшем неожиданно, трое благородных офицеров обатили свои недоуменные взгляды на того, кто проявил столь неслыханную дерзость. В самом деле, они не верили, что граф говорил вполне серьезно.
Из прорезей на маске Антида де Монтегю, казалось, вырвались языки пламени.
Небольшой отряд телохранителей кардинала охватил безотчетный трепет – послышался едва сдерживаемый восхищенный шепот. Сила духа, храбрость и мужество священника-воина покорила их.
– Граф де Гебриан, – воскликнул Маркиз, – хотя вы служите плохому хозяину, враг вы великодушный!..
Оставалось только узнать мнение сира де Монтегю.
Ришелье повернулся к нему и спросил:
– А по-вашему, мессир, какое наказание заслуживает пленник?
– Смерти, – гортанным голосом отвечал Антид.
– И как же?
– Как мужлан – через повешение.
– Готовы ли вы собственноручно казнить его после вынесения смертного приговора?
– Если нужно, да, монсеньор.
Кардинал отвел взгляд в сторону.
Низость хозяина Замка Орла устыдила и устрашила даже тех, кому она была на руку.
