Размышляя об этом, Ричард не заметил, как у него стало портиться настроение. Теперь он уже не улыбался, шел хмурый и молчаливый, кутаясь в плащ. Снег уже прекратился, с гор дул холодный сырой ветер. Многие из крестоносцев отправились почивать, на стойках у входов в их палатки горели огни, но сами проходы между шатрами наполняла тьма. И в какой-то миг король налетел на стоявшего и так же, как он, наблюдавшего за воинами у костра человека в длинной накидке.
– Пуп Вельзевула! – выругался Ричард, и поддержавший его человек тут же узнал короля по голосу.
– Не стоило вам ругаться в святой вечер, государь.
– Сэр Уильям де Шампер? Что вы тут делаете, ради самого Неба?
– Наверное, то же, что и вы. Смотрю, слушаю, сопоставляю.
И неожиданно обычно немногословный Шампер заговорил о том же, что так взволновало и Ричарда: кто будет охранять Святую землю, когда войско крестоносцев отправится восвояси? Ведь султан Саладин, даже если отступит перед ними на этот раз, не смирится и не прекратит борьбы за Святой Град. И рано или поздно, но Иерусалим снова будет потерян для христиан.
Уильям заговорил с Ричардом об этом не только потому, что эта тема давно тревожила и угнетала его. Сейчас, в эту святочную ночь, будто голос самого лукавого нашептывал ему: это твой шанс заронить в душу короля сомнения, что весь его поход не имеет смысла. И тогда Джоанна останется жива…
Ричард долго слушал его, а потом приблизился и внимательно вгляделся в Шампера, будто старался рассмотреть его лицо при отблеске огня у одной из палаток. И Уильям поспешно отвел глаза. Ему показалось, что Плантагенет одним взглядом увидел все его мысли… грешные, корыстные…
И он поспешил уверить короля:
– Что бы я ни думал по поводу нашего похода и его судьбы, я пойду с вами на Иерусалим!
– И я пойду к Святому Граду, – глухо произнес король. – Что бы ни было…
Ричард ушел, а Уильям вдруг разозлился. Да, он хотел спасти сестру, но и хотел, чтобы этот коронованный упрямец понял – их победа будет Пирровой. Что толку осаждать с измученной армией Иерусалим, губить тысячи людей, если потом не с кем будет оборонять град, когда он окажется отрезанным новой армией Саладина? А Саладин не смирится. Вновь и вновь он будет находить силы и идти на Иерусалим. Этой войне не будет конца, пока не падет последний крестоносец у стен Святого Града. Поэтому Уильям по-своему был прав, открыв королю глаза на исход их кампании. Шампер знал, что так же, как и он, считает магистр Гарнье де Неблус, хорошо разбиравшийся в обычаях этой земли. К этой же мысли с горечью склонялся и де Сабле, понимал это и барон Ибелин, убежденный в том, что надо постараться укрепить уже отвоеванные земли, а не бросать войска наидостойнейших воинов Христа на город, который они не смогут потом удержать под своей рукой. Однако никто из них не решался сказать это королю, страшась ярости английского Льва. Уильям сделал это за них… и ради сестры. Так кто же он – предатель или трезвомыслящий человек? Но он знал: порой надо смириться и понять, что есть войны, которые не выиграть…
Уильям окинул взглядом множество маленьких огоньков, разбросанных по склонам. Дым клубился, поднимаясь к темному небу, от тысяч костров, каждый из которых был источником спокойствия и тепла в эту ночь для людей, какие, возможно, скоро погибнут. Рождество, святая ночь… Христиане ликуют, надеются заслужить спасение души, войдя в Святой Град… или погибнуть ради него. Но не обман ли все это? И понимает ли Ричард, что все эти жертвы будут напрасны?
Последующие несколько дней Ричард, казалось, избегал де Шампера. А потом неожиданно вызвал к себе. В башне замка, где было тепло от горевших в открытом очаге поленьев, он восседал на складном стуле, как на троне. Чисто вымытый, с пышными, тщательно расчесанными волосами, в блестящей кольчуге, поверх которой была надета его алая туника с золотыми львами Плантагенетов, Ричард смотрел на маршала ордена исподлобья и так пристально, что тамплиеру стало не по себе. Уильям и раньше нередко замечал, как Ричард, который часто шутил и смеялся со своими приближенными, нагонял на людей страх, когда хмурился, и его боялись. И сейчас, ощущая на себе грозный взгляд монарха, Уильям внутренне собрался.
Ричард глухо произнес:
– Кузен, признайтесь: вы были пьяны в тот вечер, когда наговорили мне немало горьких слов о нашем походе?
– Я знаю, что в народе порой поговаривают: «Пьет, как храмовник», однако кого из нашего братства вы видели пьяным?
– И все же вы, ведя своих тамплиеров на Иерусалим… вы не верите в нашу победу?
– Сир, победа возможна. На какое-то время. Но я не сомневаюсь в нашем дальнейшем поражении. И если Святой Град будет вновь отдан сарацинам… Вот тогда для всего христианского мира это будет потерей надежды… Надежды, что однажды паломники смогут прийти к Гробу Господнему.
– Но ведь и первые крестоносцы шли без надежды. Их вела вера!
– И их единство! Вспомните, кто только не шел тогда к Святому Граду – французы и армяне, ромеи и германцы, греки и жители Лотарингии. Да, уже тогда произошел раскол христианской Церкви и Папа Римский с патриархом Константинополя предали друг друга анафеме, но все равно христиане тогда шли плечом к плечу, ощущали себя единой силой и побеждали! Их было множество, они все были одной веры, невзирая на религиозные противоречия между восточными и западными верующими. Это потом раскол набрал силу, а Саладин умело сыграл на противоречиях своих противников-христиан, выгнав из Иерусалима всех латинян, но позволив торговать и жить в Святом Граде ортодоксам [76], пусть и обложив их налогами. О, он хитер, этот ваш «благородный» султан Салах ад-Дин, да будет он проклят! Как пусть будут прокляты непримиримые гордецы Папа Лев IX и патриарх Михаил Керуларий [77], которые в угоду своим амбициям сделали братьев-христиан врагами, и это тогда, когда мусульманский мир объединился и идет в наступление!
Ричард невольно перекрестился.
– Вы не можете насылать проклятия на отцов Церкви, какими бы они ни были.
– Не могу, – выдохнул, опуская голову, де Шампер. – И все же я проклинаю их. Ибо по их вине христиане стали вдвое слабее и теперь не могут вернуть самое святое – Иерусалим!
Серые глаза маршала сверкали непривычным для столь спокойного человека ярким светом. Но это был свет гнева и возмущения. И он повторил:
– Пока братья во Христе не станут вновь единой мощной силой, им не получить Святой Град.
Ричард нахмурился и отвернулся. Ссутулившись, опустив голову, он долго смотрел на языки пламени в очаге. Шампер догадывался, что это молчание короля вызвано его нерешительностью. И пусть сейчас Ричард выглядел как лучший воин христианского мира – рослый, царственный, привлекательный, – но его выбритая вокруг рта золотистая бородка не скрывала губ, а они были плотно сжаты и дрожали. Английский Лев был поражен и не находил доводов для ответа. Уильям невольно пожалел своего венценосного кузена, короля, который взвалил на себя такую ношу, какую выдержать, кроме него, не мог никто. Какую не мог нести даже он. Ибо, несмотря на все его усилия, Ричард понимал, что столь трудная победа не принесет пользы единоверцам.
