Когда они, музыканты, пошли на перерыв, а наши военные «духовики» как раз к перерыву в первый раз явились, впечатление было такое, будто электричка к перрону подошла. Толпы… Толпы народу повалили со сцены в партер, заполнив вальяжной и холеной улыбающейся массой все лестницы и переходы. Скрипачи, валторнисты, басисты, тромбонисты, саксофонисты… дирижеры, аранжировщики, и прочие и прочие. Молодые, пожилые, среднего возраста, худые, тучные, высокие, низкие, лысые, гривастые, со всеми оттенками кожи… Говорливые и смеющиеся, воркующие и рокочущие, шумные и порывистые… Веселые ребята, как и наши, российские. Ну, музыканты же, что вы хотите! А музыканты, они и в Африке музыканты…
Готовились к открытию торжественного мероприятия. Готовились. Готовились, не то слово, — жаждали. Глобальное мероприятие предстояло, — правительственное перекрывает. Все газеты, все каналы телевидения, все обыватели, включая разных водителей, туристов, гостей города, официантов, и прочий незнакомый непонятно говорящий народ, уже знали и твердили на разных иностранных языках, показывая репортажи с русскими гостями музыкантами. Как «садятся в автобус!», как «улыбаются!», как «завтракают!», как «курят!», как «дают автографы!», как «репетируют!», как с «девушками!» на пальцах разговаривают, глазеют по сторонам, как… только еще в туалете никого не засняли, а могли бы, пожалуй. В общем, русские — гости «намбер уван». Газеты вообще выходили с крупными заголовками: «Русские покорили Стокгольм», «Пришли и победили», «Они могут всё», «Русские снова впереди», в таком вот боевом духе.
Если бы не парадная военная форма, их быть может и не найти было простым взглядом в том большом людском муравейнике. А так, благодаря зеленому их цвету, да ярким погонам, аксельбантам, фуражкам с нахальным, задиристым изгибом, они — как веснушки на лице молоденькой девушки — притягивали к себе всеобщее внимание. И не только разных фоторепортеров, телевизионщиков-хроникёров, но и, главное, женскую часть всего, кажется, Стокгольма, не сказать Швеции. Да-да, всей страны! Слышишь, Родина, как твоих сынов за границей любят, сплошной фурор… дома бы так замечали! Такой популярности нет даже у самого товарища Президента… не сказать какой страны. Дирижер, подполковник Запорожец наш, вот сейчас вот, гляньте-гляньте, отдельно от оркестра, под яркие фотовспышки, дюжины фото— и кинооператоров, вдохновенно сам с собой дирижирует, как бой с тенью ведет. Крупно потому что на обложки глянцевых журналов снимается… А это вам не то… что почём зря.
Остальные музыканты — тоже часто для репортеров то вместе, то по отдельности кому-то дудели, или делали вид, их тоже непрерывно куда-то снимали. То крупно, то очень крупно, то снизу, то сверху, то сбоку, то со спины, то… На сцене, на лестнице, в зале, у стойки бара, у входа в концертный зал, у выхода из автобуса, у искусственного водопада, у… Ну, надоели уже, кто б знал, хуже наглых мух! И уединиться нельзя, ни сам с собой, ни с музыкантшей какой, ни с горничной… Просто кошмар! Везде одни объективы, везде фотовспышки, чуткие микрофоны и наглые лампочки.
Да разве ж одни только музыканты оркестра «страдали», их представители тоже. Неизвестно когда прилетевший — тот самый генерал-лейтенант, который в канцелярии оркестра на Смирнова шороху навёл… Помните? Ну тот, который у Саньки допытывался: «надо ехать — не надо»… Помните? Он. И он тоже в Стокгольм оказывается прилетел, да. Накануне. Едва Ульяшова не застукал. Представляете, без предупредительного звонка, при полном параде, нагло так, заявился в номер к Ульяшову. «Тук-тук! Кто там? Почтальон Печкин». Шутка! Ничего не подозревая, Ульяшов дверь распахнул…За порогом стоял совсем не почтальон, а генерал-лейтенант. При полном параде. Серьёзный и строгий. Ульяшова от неожиданности чуть столбняк не хватил… Хорошо его девчонки уже по шопингам разбежались, а Ульяшов порядок вовремя — от нечего делать — случайно навёл, даже побрился, правда в трусах встретил генерала. С этого момента и наступил для Ульяшова полный… пост воздержания и образцово показательного поведения. Превратился в адъютанта при генерал-лейтенанте, или порученца. Куда генерал, туда и полковник. Где генерал — там и Ульяшов. Что думает генерал, то и… Одно слово — армия! Служба!
И сейчас они вместе. Видите, за столом Пресс-центра Оргкомитета сидят. Перед ними множество микрофонов с лейблами различных иностранных СМИ. На них направлены объективы телекамер. Идёт пресс-конференция для иностранных журналистов. Она, собственно, уже заканчивается.
Офицеры в наушниках. Смотрят на задающего вопрос журналиста, в наушниках слышат синхронный перевод:
— Вопрос к господину генералу. Скажите, пожалуйста, трудно было русским привезти сюда такой большой коллектив? Причём, армейский! Как сказались ведомственные барьеры? Трудно было? Мешали чиновники?
Генерал немедленно отвечает:
— Абсолютно легко. В новых современных условиях, да и раньше, как вы, наверное, знаете, для нашей армии не было, нет и не будет мнимых, и явных преград. Раз — и мы в Европе! Да хоть на Луне!
Тут же следует другой вопрос. Лицо журналистки молодое, но голос хриплый, не девичий. «Курит наверное много и пьёт, идиотка», сохраняя радушное лицо, машинально отмечает генерал. К тому же патлатая, в больших очках, наглая видать, остроносая, из Нидерландов. Ф-фу, ноги толстые и юбка короткая, джинсовая вроде — она в первом ряду, в упор рассматривает именно генерала… А сама в расписанной какими-то непонятными словами майке, соски к тому же нахально выпирают, явно дамочка без бюстгальтера. Навыверт всё у них, у современных, всё напоказ. Генералу это не нравится. Такта у «них» нет, самоуважения и скромности. Соплячка, а туда же ещё — журналистка! Генерал торопливо перевёл взгляд. Вопрос был, кстати, и не к нему. Зря нервничал.
— Вопрос к товарищу полковнику. Вам самим, нравится произведение вашего солдата, композитора Смирнова? Вы его слышали? Какие чувства оно у вас вызывает?
Ульяшов отчеканил как по писанному. Хотя и не готовился. В патриотическом «ключе» потому что был, в теме.
— И слышал, и хорошо знаю. Потому я и здесь! Очень высокие чувства вызывает у меня музыка сержанта…
Генерал-лейтенант, наклонившись к выступающему, тихонько поправляет:
— Старшего сержанта…
Ульяшов уловил замечание, запнулся, но глазом не моргнув, включился.
— Да, извините, господа, старшего сержанта. — И с улыбкой пояснил журналистам. — Только что пришло известие, мы рады сообщить, приказом командира сержанту Смирнову сегодня присвоено высокое солдатское звание старший сержант. — Аудитория отреагировала непривычными методами, как в пивбаре: хлопками в ладоши, топаньем ног, возгласами… Но и фотовспышками. — Спасибо, спасибо! — Ульяшов рукой остановил «шквал оваций», продолжил. — Потому что музыка старшего сержанта Смирнова практически на моих глазах, можно сказать, вызрела, возникла. Она высоко патриотична, она из народных глубин. Такая музыка не могла не родиться в недрах наших войск, под руководством наших заслуженных командиров, таких, как присутствующий за этим столом товарищ генерал-лейтенант, ещё наш командир полка, многие другие и я, ваш покорный… — С последним Ульяшов согласен не был, поэтому и не договорил, не произнёс вслух. Не слуга он, а русский офицер. Многозначительно руками только в паузе развёл и всё, понимайте, мол, как хотите, я закончил.
