– Снять платье? – повторила она с тихим раздражением. – Зачем?
– Не стоит сразу вдаваться в подробности. Тем более что это только для примера. Просто скажите: могли бы или нет?
– Снять здесь? Сейчас?
– Да.
– Я не хочу этого делать!
– Если бы для того, чтобы получить желаемое, мы бы делали то, что хотели, нашу земную жизнь можно было бы назвать жизнью в раю. Вы снимете платье, хотя не хотите этого делать, а мы проявим милосердие к вашему мужу, хотя тоже не хотим этого делать. Вы перейдете свои границы, мы – свои.
Катарина смотрела в обтянутое желтоватой кожей лицо с впалыми щеками и вытянутым подбородком и помимо воли искала в нем признаки помешательства. Она не нашла в словах этого непонятного человека никакого смысла, и ее охватило желание сию же минуту уйти отсюда.
– Почему именно это? – медленно произнесла она, стараясь распутать узел дьявольской логики.
Странно, что в этом месте, где сидят те люди, которые борются с ересью, поневоле начинаешь думать не о Боге, а о нечистом! Катарина слышала, что инквизиторов называют «потрошителями душ», но она назвала бы их осквернителями.
– Для того чтобы показать, насколько тяжело нам бывает нести свою службу и через что приходится переступать, – ответил Диего Контрерас.
– Хорошо, – сказала Катарина, – допустим, я сниму платье. На что я могу рассчитывать?
Инквизитор хищно улыбнулся.
– Это уже торговля. Ее ведут с дьяволом, а не с Богом.
– Вы же не Господь Бог!
– А это богохульство. Я – проводник воли Господа на земле.
– Значит, Господь хочет, чтобы я сняла платье?
– Вы, как женщина, видите только мелочи и не замечаете главного. Как и в поступках вашего мужа. Он хотел помочь еретикам избежать справедливой кары, а вы считаете, что он проявил милосердие к ближнему.
– Значит, по-вашему, снять платье – это жертва?
– С вашей стороны – да. Прошу заметить, сейчас я ничего не говорил про ваше платье, вы сами вернулись к этому вопросу. Вот видите, как просто внушить что-либо человеку. Направить вашего супруга на неправедный путь не сложнее, чем заставить женщину снять одежду.
– Я думаю, мой муж охотно поклянется в том, что не совершал злых поступков, так же как не исповедовал иной веры.
– Конечно, поклянется. Чтобы избежать наказания. Нам же важно, чтобы он очистил свою душу. Потому, прежде всего, он должен покаяться.
– Он уже признался и раскаялся в том, что сделал, – быстро сказала Катарина и вдруг вспомнила, что уже говорила об этом. Сейчас все начнется сначала! Поняв, что не в силах продолжать этот бессмысленный разговор, молодая женщина резко встала.
– Простите, я должна идти.
Ее собеседник спокойно кивнул.
– Я не задерживаю вас. Вы свободны и можете уйти в любой момент.
– Вы так и не сказали, что ждет моего мужа.
– И не скажу. Потому что не знаю.
Катарина перевела дыхание.
– Меня проводят?
– Конечно. Найти выход из наших лабиринтов не проще, чем разобраться в себе.
Едва Катарина покинула помещение, как отворилась некая потайная дверь и в зал вошел человек в такой же одежде, как у Диего Контрераса, но с еще более желчным выражением лица, отмеченным печатью лицемерия и алчности.
– Видел? – спросил его Контрерас. – Правда, красавица?
– Зачем ты ее отпустил?
Тот усмехнулся – цинично и жестоко.
– Она вернется. Они все возвращаются. И мы заставим ее снять и платье, и все остальное.
– Она сильная, – заметил собеседник Контрераса. – Ни на мгновение не вышла из себя и, кажется, ни разу всерьез не испугалась.
– Ломали и не таких. Мы станем спать с ней – и я, и ты. А потом приведем ее мужа и покажем ему его дорогую женушку во всей красе. Он впадет в гнев, и мы сумеем выбить из него такие слова и признания, какие только захотим.
– Почему ты решил задержать именно Эрнана Монкада, а не Пауля Торна? Монкада – голодранец, хотя и дворянин, а Торн очень богат.
– В последнее время было схвачено слишком много влиятельных и богатых людей, потому Тассони приказал пока не трогать состоятельных голландских купцов. Только по его личному велению и никак иначе. Чтобы не было лишнего шума. А Торна мы и без того заставим платить, причем прямо нам. Руки Тассони блестят от золота, а намного ли увеличилось наше содержание?
– Ты прав. Но спешить не нужно.
Контрерас согласно кивнул.
– Мы не будем спешить.
– Кстати, почему Торн принял Монкада в свою семью?
– Потому что тот обесчестил его дочь. Она родила ребенка через шесть месяцев после свадьбы.
– Вот как? Тогда она тем более станет для нас легкой добычей.
Оказавшись на улице, Катарина не сразу пришла в себя. Отдышавшись, она оглянулась на темное здание, торчавшее на фоне голубого неба, точно огромный гнилой зуб. У этого зуба были корни, те самые, уходящие в недра темницы, где в одной из камер томился Эрнан.
Катарина не пошла домой; молодая женщина разыскала контору писца и попросила его записать то, что она скажет. Схватив запечатанную бумагу и расплатившись, она поспешила к мужскому монастырю.
Глава III
Еще час назад Катарина чувствовала то, что чувствует человек, внезапно выброшенный в открытое море. Теперь она обрела каплю надежды.
Башни монастыря возвышались одна над другой, словно громады скал, – там были свои каменистые кручи и тропы, по которым дано пройти не каждому. Резкие, громкие звуки колокола напоминали о том, что ничто в этом мире не остается без порицания или награды.
Катарина сидела на той самой скамье, где ее когда-то оставил Рамон, и чувствовала, что ее сердце, как и четыре года назад, разрывается от жгучей тоски.
На какое-то время она забылась в воспоминаниях и, очнувшись, вздрогнула. Перед ней стоял Рамон Монкада – Катарина не слышала, как он подошел.
– Здравствуй, Кэти, – с тихой тревогой произнес он. – Что-то случилось? Мне передали твое письмо, и я тотчас пришел, как ты просила.
– Да. Здравствуй. Спасибо. Садись, – отрывисто проговорила она.
Он сел, не сводя с нее взгляда, и Катарине почудилось, будто счастье и несчастье, смешавшись, несут ее на своих быстрых крыльях. Но она старалась казаться сдержанной и спокойной.
– С моим мужем случилась беда – он попал в руки инквизиторов. Мне не к кому обратиться, кроме тебя, Рамон. Ты – аббат, влиятельное духовное лицо. Возможно, они откликнутся на твою просьбу!
Рамон выглядел растерянным и взволнованным.
