«Но, Папа, ты же думающий человек», – говорит моя женщина.
Я слышу ее, но не вижу. Тех двоих волокут на пустырь с клочками кустарника. Без барабанного боя, без музыки, без церемоний. Концы веревок судьи перебрасывают через два сука одного и того же дерева. Почему там сейчас белый человек? Почему он там за ними, зачем на них смотрит и почему оборачивается на меня? Когда он смотрит на меня, бриз становится холодным, льдистым. Те двое стоят на высоких табуретах, при этом оба трясутся и причитают. Трясутся так, что табуретки начинают пошатываться, а они от этого лишь пугливо вскрикивают, хотя сами виноваты. Тот, который не петый, думает, что ему нужно просто напрячь шею, напрячь в ней каждый мускул, и тогда с вышибанием табуретки он не умрет. Не знаю, отчего мне известны его мысли, но они мне известны в точности, и я все знаю как будто изнутри. А белый человек оглядывает их, смотрит вверх-вниз на веревку, смотрит и на меня, отчего мне хочется подпрыгнуть и вскричать: «Кто ты, белый человек? Кто ты такой? Это ты шел следом за Певцом? Как ты здесь оказался?» Но выговорить я не могу ни слова, потому что тот белый человек вдруг приближается к ним, как будто думая с ними слиться. Никто его не видит. Не знаю почему, но он смотрит на них и пристально взирает на меня. Тони Паваротти не ждет. Женщины всё смотрят. Может, это даппи?
Тони Паваротти отпинывает первую табуретку, отчего у приговоренного срывается то ли одна, то ли сразу обе ступни. Вякнув горлом, он дергается и раскачивается так резко и необузданно, что сшибает с табурета своего товарища, обрекая его таким образом на смерть секундой раньше. Они оба дергаются и раскачиваются, скрипят веревки, а я смотрю на них и смотрю меж ними на белого человека, при этом у меня самого шея начинает гореть, резаться и кровоточить, а череп накачивается тяжелой пульсацией крови, словно шар – водой. Эти двое все дергаются. Всему виной ковбойские фильмы. Люди думают, что повешение происходит, как только заканчивается музыка. Не зная при этом, что если не обламывается шея, то процесс может затянуться, и надолго. Сейчас так и происходит, а потому женщины начинают расходиться спинами назад в темноту. Головы у тех двоих разбухают от жуткого прилива крови. От кислородного голодания не выдерживают легкие, и болтаться эти двое несчастных перестают. Но они еще не умерли. Я знаю. Не знаю, как и почему, но знаю. Знаю из чувства, что внутри и снаружи них, и просто глядя на их шеи.
Тот белый человек-даппи все еще там. Я смаргиваю, и он уже со мной в машине. Я и двое других, которых я знаю, но не могу вспомнить, и мы на дороге – на мосту через море, – только за рулем не Паваротти, а кто-то другой. Мы с ним знакомы, потому что он шутит о дурацкой лошади, которую я купил год назад, а она до сих пор не выиграла ни одного заезда. Что вообще-то не вяжется со смыслом, так как лошадь я себе купил всего неделю назад. Но когда я говорю, меня никто не слышит, потому что в машине я тоже разговариваю и вижу там сам себя за разговором, слышу даже собственные слова насчет лошади и то, как я говорю сам себе, что лошадь-то купил всего неделю назад.
Тела теперь качаются на ветру, хотя по-прежнему не в такт. Все разошлись: ушли женщины, ушли мужчины, ушла ночь, посерело небо, и подняли свой гвалт чайки. А белого человека я не вижу. Мы в машине. Сейчас мы в машине, только она давно остановилась. Мы держим путь к Каналу Макгрегора. Вернее, нет: мы едем с футбольного матча, только я думаю о скачках, потому что в машине Ллойд, а это он тренирует лошадь. Нет, сейчас 22 апреля 1978 года. Мне никогда не забыть тот день повешения. Хотя нет, сегодня 5 февраля 1979-го, в памяти у меня прочно засел день того идиотского футбольного матча, потому что я тогда разговаривал с Ллойдом о том, как он тренирует мою лошадь.
Хотя постой. Отмотай пленку. Что-то голова у меня плоховато сидит на плечах.
Тучи нависли сизые, тяжелые. Вот-вот пойдет дождь.
«Тревор, почему ты всегда гонишь по-сумасшедшему, когда мы доезжаем до этой треклятой дамбы? Ты что, так убегаешь от дневного света?»
«Ты ж его знаешь, босс. Не может дождаться, когда мы оставим Портмор позади».
«Дождаться не может? А как там ее звать, Клодетта или Доркас?»
«Ха-ха, да разве там, в Портморе, девки, босс? Чисто вампирши».
«Ну так перестань подставлять их зубам свою шею, позаботься хоть для разнообразия о своем отпрыске. Как насчет того?»
«Хорошо, босс. Хорошо сказано!»
«Вся эта болтовня о женщинах, почему она всегда завязывается между мужчинами в машинах? Ох-х».
«Можно повернуть обратно, босс, и проведать двоих других, уже не Клодетту и не Доркас».
«Ну уж нет, не надо мне того, что осталось после Тревора. Он их всех небось всмятку оттоптал. Пользы теперь от них никакой».
«Уау, босс, из тебя сегодня юмор так и прет».
«Папа, а как в этот раз насчет Лерлен и Миллисент вместо Клодетты и Доркас?»
«Между прочим, Клодин и Дорсент».
«Лерлент и Миллисен».
«Ха-ха-ха».
«Вы все сегодня как с ума посходили. Ллойд, вразуми хоть ты меня чем-нибудь дельным».
«Бомбоклат! Босс. Папа».
«Братья, чего тормозим?»
«Босс… глянь».
«Эт-то что еще за хрень?»
«Четверо, босс. Вавилон. Три мотоцикла дежурят и четверо фараонов. Краснолампасники, не хуки-хуяки. Остановиться?»
«Постой. Вы не обратили внимания на припаркованную машину, когда мы проезжали мимо? Кто-то, должно быть, пас нас сзади».
«Я машины не помню».
«Тогда что это там за нами? Вот же черт… Ллойд, как далеко мы от цинкового завода?»
«Примерно в сотне ярдов, босс».
«Только приткнуться нигде нельзя».
«Машина за нами остановилась, босс».
«Сколько там фараонов? Понятно, что не только эти трое. Сколько их выходит из машины?»
«Никто не выходит. Так мы останавливаемся?»
«Подтормаживай, плавно. Черт бы их подрал».
«Если не остановиться, то они нашу машину изрешетят».
«Их там всего четверо, на трех моциках».
«Четверо, но с “калашами”, Папа».
«Давай задний ход и разворот».
«Все равно нагонят, босс, без труда».
«За что? Мы чистые, в машине у нас ничего нет».
«Все равно, если надо, что-нибудь приплетут. Вон у одного мегафон».
«А ну-ка, ну-ка… Я его, кажись, знаю».
«Машину на прикол и выходим с поднятыми руками!»
«Тревор, останавливай машину. Только мотор не глуши».
«Выборочная проверка на дорогах! Выходим по одному, с поднятыми руками!»
«Папа, из машины не выходи. Не выходи из машины».
«Выборочная проверка на дорогах! Выходим по одному, с поднятыми, мля, руками!»
