– Не смей! – шипит она.
– Прошу тебя. Скажи мне, где Генри, – настаиваю я.
– Прекрати это! – командует Бет. Она вся дрожит.
Динни, скрипнув зубами, оглядывается на меня. Глаза у него сверкают. Кажется, его так и подмывает заговорить, но он не решается. Я молча протестующе встряхиваю головой.
– Отлично! – рявкает он, хватая меня за руку. – Если ты считаешь, что это единственный способ ей помочь… Но если ты ошибаешься и все станет по-другому… не говори, что я тебя не предупреждал!
Динни разъярен. Похоже, от его железной хватки на руке останутся синяки. Он оттаскивает меня от двери и рывком открывает ее настежь.
– Нет! Динни – нет! – кричит вслед Бет, когда он вытягивает меня наружу.
– Ай, подожди! Что ты делаешь? Куда ты меня тащишь? – Я упираюсь, пытаюсь притормозить, но он намного сильнее.
– Ты хочешь знать, что случилось с Генри? Идем, я покажу тебе! – на ходу отрывисто выкрикивает Динни.
– Динни, подожди… – ахаю я, но он не обращает внимания.
– Эрика! Нет! – слышу за спиной крик Бет, но она не бежит за нами.
Я оглядываюсь через плечо и вижу ее в дверном проеме – рот искривлен в крике, руки цепляются за косяк.
Динни тащит меня через лужайку, из сада, и я догадываюсь, что мы направляемся к Росному пруду. Внезапно мне становится ясно, абсолютно ясно, что я не хочу идти туда. От ужаса у меня ноги становятся ватными, я снова начинаю биться, пытаясь вырваться.
– Идем! – рычит Динни и тащит с новой силой. Он того и гляди оторвет мне руку. Однако мы не идем к пруду. Мы направляемся в их лагерь. Я трусцой бегу за ним как тень, спотыкаясь и вихляясь на непослушных ногах. Сердце отчаянно колотится. Динни распахивает дверь ближайшего фургона, не потрудившись постучать. Гарри выглядывает, смотрит на нас и улыбается, узнав меня. Динни вталкивает меня в фургон, где пахнет чипсами, псиной и непросохшей одеждой.
– Какого дьявола? – Голос у меня дрожит, я задыхаюсь, чуть не падаю.
– Ты хотела знать, где Генри. – Динни поднимает руку и указывает на Гарри: – Вот Генри.
Я тупо таращусь. В голове пусто, ничего не понимаю. Не знаю, сколько времени проходит, но, когда я заговариваю, голос звучит хрипло.
– Что? – Это все, что я могу произнести, на выдохе, на последней капле воздуха, остававшейся в груди. Пол уходит у меня из-под ног, земля начинает бешено вращаться, укатывается от меня, я шатаюсь.
Динни опускает руку, потом устало прикрывает ладонью глаза.
– Это Генри, – повторяет он, и я опять слышу слова, но не понимаю.
– Но… как это возможно? Генри мертв! Какой же это Генри? Это не Генри. Не он.
– Да не мертв он. И не думал умирать. – Рука Динни падает, его воодушевление угасло. Он смотрит на меня, но я не могу шевельнуться. Не могу думать.
Гарри неуверенно улыбается.
– Постарайся не кричать. Его это расстраивает, – тихо просит Динни.
Я и не кричу. Я не могу кричать. Я дышать-то не могу. Голову распирает изнутри. Я прижимаю руки к вискам, чтобы череп не взорвался.
– Вот что, давай-ка выйдем. Идем, там поговорим, – шепчет Динни. Он берет меня за руку, на сей раз бережно.
Я отдергиваю руку и отшатываюсь к Гарри. Мне страшно, я боюсь посмотреть на него. Испуг так велик, что колени подгибаются, и я с глухим стуком опускаюсь на пол. Испуг так велик, что к горлу подступает тошнота. Меня бросает то в жар, то в холод. Я приподнимаюсь, откидываю спутанные соломенные волосы со лба Гарри, всматриваюсь в его глаза. Я пытаюсь разглядеть его. Пытаюсь узнать, но не могу. Я не вижу сходства.
– Ты ошибаешься. Ты врешь!
– Ни то ни другое. Пойдем отсюда, потолкуем обо всем. – Динни помогает мне встать и выводит на улицу.
Второй раз за двенадцать часов я сижу в фургоне у Динни, дрожу, клацая зубами и ничего не понимая. Он готовит кофе на плите, в видавшем виды кофейнике. Кофе кипит, плюется и восхитительно пахнет. Сделав глоток из чашки, которую протягивает мне Динни, обжигаю нёбо, зато чувствую, что начинаю оживать.
– Я… Я не могу в это поверить. В голове не укладывается, – тихо заговариваю я.
Снаружи хлопает дверь. Шпинат и Клякса тихонько рычат, не раскрывая пасти, это скорее приветствие, нежели угроза. Динни сидит, положив ногу на ногу – щиколотку на коленку, это его излюбленная поза. Вид у него серьезный и в то же время взволнованный. Он вздыхает.
– Так что тебе непонятно? – обращается он ко мне спокойно и деловито, как будто заполняет анкету.
– Ну… где он был все эти годы? Как вышло, что его так и не нашли? Ведь его же искали повсюду!
– Никто и никогда не способен искать повсюду, – качает головой Динни, – он был здесь, с нами. С моей родней или с друзьями моей родни. На юге Англии таких лагерей много. У мамы и папы полно друзей, с которыми можно было его оставить, друзей, которые ухаживали за ним, пока все не улеглось. И пока я не вырос настолько, чтобы самому за ним присматривать.
– Но… как же, ведь я же видела у него кровь. Я видела, как он упал в пруд…
– Да, и потом вы обе дали деру. А я его выудил и побежал за папой. Он не дышал, но папе… удалось заставить его снова задышать. Порез у него на голове оказался пустяковым, не таким страшным, как показалось… раны на голове очень сильно кровоточат.
Динни изучает носок своего ботинка, крутит в пальцах размочаленный конец шнурка.
– А потом? Вы не отвезли его в больницу? Почему вы не пришли, не вызвали кого-нибудь из усадьбы?
Двадцать три года моей жизни переписываются сейчас заново, разматываются в моих мыслях, как клубок шерсти. Я не могу сосредоточиться, почти не могу думать. Динни долго молчит, медлит с ответом. Он сидит, захватив подбородок в кулак, костяшки пальцев побелели. Его пристальный взгляд жжет меня насквозь.
– Я… не стал рассказывать, как это случилось. Я не сказал никому, почему Генри оказался в пруду… и кто его ранил. Вот папа… вот папа и решил, что это моих рук дело. Подумал, что мы с Генри подрались… или что-то в этом роде. Он пытался защитить меня.
– Но можно же было сказать, что это несчастный случай…
– Да брось, о чем ты говоришь, Эрика. Всю жизнь здесь только и искали, как бы к нам прикопаться… всю жизнь, сколько себя помню, нам приходилось оправдываться, доказывать, что мы ни в чем не виноваты… А нам доказывали, что мы преступники, воры, что мы сброд. Эти… сливки общества не упустили бы возможность забрать меня у родителей. Суд по делам несовершеннолетних, потом усыновление, приличный дом, приличная семья…
– Ты не знаешь, как бы…
– Нет, я знаю. Знаю. Это ты ничего не знаешь и не представляешь, Эрика.
