Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
Санчес отступил на шаг назад:
– Todo es preparado, el seсor[55].
Что ж, приготовления завершились. Пора преподать свинопасам урок.
Вытащив из ножен шпагу, Кессадо острием указал на Петера:
– Ты первый.
Петер достал из-за пазухи крест и поцеловал его.
Санчес поднял вверх руку.
Да свершится ныне воля Божья…
* * *
Маркус сидел на стуле неподвижно, чувствуя, как медленно возвращаются к нему силы. Кровь быстрее бежит по венам, согревая руки, боль в плечах утихает. Незаметно для Хавьера он пошевелил пальцами, сжал и разжал кулаки, напряг мышцы. Тело вновь повинуется ему, повинуется, как и прежде. Значит, он сможет драться.
Маркус стиснул челюсти, с силой выдохнул воздух. Сегодняшний день станет днем его смерти – это решено, и изменить уже ничего нельзя. Пятеро его друзей, стоящих сейчас в центре площадки, умрут, и он последует за ними. В рай или в ад, куда рассудит Господь. Жить в Кленхейме – жить, каждый день вспоминая о том, что случилось по его вине, – он все равно не сможет. Кессадо прав: унижение – хуже смерти…
В комнате тихо. Сзади чуть слышно сопит верзила Хавьер, возле второго окна притаился обожженный Бартоло с тяжелым мушкетом в руках. Из мастерской не доносится ни единого звука.
Что происходит на улице? Испанцы выстроились в линию, толпа поредела. Не видно ни бургомистра, ни Хойзингера. Испугались, ушли… Впрочем, что они могут сделать? Их власть, их законы, их правила – все это в прошлом теперь.
Смерть. Железо. Свинец. Вот новый закон, вот сила, повелевающая миром. Как можно быть милосердным к врагу?! Как можно быть милосердным к самому себе?!
Темный дом, залитая светом улица. Еще одна пытка, придуманная испанцем… Это он приказал Хавьеру привести его из мастерской сюда, посадить перед наполовину прикрытым окном.
– Я хочу, чтобы ты все видел своими глазами, – сказал Кессадо. – Сиди и не пытайся встать. Попробуешь шевельнуться – умрешь.
Затем повернулся к Хавьеру:
– Javier, debes con atenciуn mirar detrбs de йl.
– Vincular?
– No, no es necesario. Йl dйbil, no puede resistir[56].
Кессадо ушел. Хагендорф остался в мастерской, под присмотром Лопе. В воздухе пахнет прокисшим потом и близкой смертью. Господи, услышь мою молитву, сжалься над Хагендорфом, сохрани ему жизнь. И сохрани Кленхейм…
На столе – неподвижные колбы песочных часов. Нужно еще хотя бы несколько минут, чтобы накопить силы. А потом… потом он попробует убить Хавьера. Безумие, несусветная глупость – куда безоружному справиться с вооруженным убийцей? Но разве у него есть выбор? Все подошло к своему концу, дверь захлопнулась, и никто теперь не предложит выгодной сделки.
Кровь сильнее стучит в висках. Кровь закипает. Кровь просится наружу.
* * *
Солнечный луч ударил в землю сквозь рваную дыру в облаках.
Кессадо стиснул зубы и чуть подался вперед, как будто готовясь к прыжку. Он уже решил для себя, как нужно действовать. Первый выпад должен быть смертельным, в одно движение – это позволит сохранить силы и подавит волю остальных. Они даже не смогут понять, что произошло. Клинок чуть в сторону, чтобы привлечь взгляд противника, а затем сразу – молниеносный удар, в основание шеи.
Странно, что этот чернявый так равнодушно смотрит на него и по-прежнему держит шпагу острием к земле. Смирился? Или, может, недооценивает? Что ж, так будет проще. Жаль только, если не удастся с первого выпада.
Краем глаза он следил за движениями Санчеса – еще немного и…
Что это?!
Откуда-то сверху – как будто бы с неба – раздался грохот выстрела, и Кессадо зарычал от боли. На его правую ступню словно обрушилась каменная глыба, глаза заволокло желтой пеленой. Западня!! Стискивая пальцами эфес, испанец припал на колено, стараясь облегчить боль.
Петер ухмыльнулся и отступил на шаг назад.
Из-за его спины ударили новые выстрелы. Еще двое испанцев рухнули на вытоптанную траву, точно мешки с тряпьем. Кто-то выстрелил из аркебузы в жилистого Гильермо. Круглая свинцовая пуля раскрошила нос, превратив лицо в кашу. Без единого стона Гильермо повалился на землю, грузно и нелепо, как мешок. Он был мертв.
«Четверо, – успел ликующе подумать Петер. – Жаль только, что Маркус уже…»
* * *
После началась бойня.
Люди Кессадо врезались в толпу, словно зубья пилы в ткань дерева. Аркебузиры дали залп, почти не целясь, швырнули перед собой горсть свинцовых горошин. Густой дым на несколько секунд накрыл улицу, ничего не было видно. И только по крику и ругательствам можно было догадаться, что каждая горошина нашла свою цель.
Ударила стальная волна. Другая, помедлив, ударила ей навстречу.
Испанцы бились свирепо. Орудовали клинками, в упор палили из пистолетов, били рукоятями шпаг, пинали, давили сапогами раненых. Каждый их удар оставлял за собой след – сорванный лоскут кожи с прядью волос, проломленные ребра, крики непереносимой боли. Они продирались сквозь толпу, словно стальная мельница с отточенными лопастями. Никто из горожан не ожидал столь яростного напора. Многие падали, не успев даже поднять руку, чтобы защитить себя.
Кто-то орудовал кинжалом, кто-то пикой, кто-то взмахивал топором. Кружился, высматривая жертву, налитой шар кистеня. Все смешалось – руки, ноги, головы, животы. Где горожане, где испанцы – почти невозможно разобрать. Чудовищный, невообразимый ком человеческих тел, катящийся в пыли и пороховом дыму. Сталь прокладывает себе дорогу сквозь этот ком, протыкает его насквозь, режет по живому. Человеческое тело бессильно против стали. Оно поддается, трещит, разламывается на куски, как скорлупка ореха, по которой ударили камнем. Кровь брызжет из ран, липкими потеками остается на щеках и ладонях. Лица людей превращаются в разорванные маски. Солнечные лучи ломаются о наточенные края клинков, тысячью сверкающих игл летят в стороны, слепят обезумевшие глаза, прыгают яркими светляками на ломтиках черепицы, крошатся под грязными каблуками, увязают в натекших тут и там кровяных лужах. Сколько боли, сколько безумия может вместить в себя одна секунда?
Петер кинулся под ноги одному из солдат и несколько раз ударил снизу ножом. Кровь хлынула ему на лицо, и он моргал и отфыркивался от нее, словно лошадь, попавшая под дождь. Каспару Шлейсу проломили грудь. Глухой, раздирающий треск, как будто кто-то выворотил из земли многолетнее дерево. Всхлипнув, Шлейс повалился на землю, и чужие подошвы топтали его раскинутые ладони, вдавливая их в пыль.
Счастлив был тот, кто не успел испугаться, кого не парализовал страх. Если ты можешь пригнуться, заметить летящий на тебя бритвенный росчерк лезвия, если можешь приказывать рукам и ногам, значит, ты можешь выжить. Смерть и увечье повсюду – словно в деревянной бочке, утыканной изнутри гвоздями.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
