Впрочем, мать права: ему никогда не узнать, что бы тогда было. Есть только факты. Его отец сам принял своих детей из-за непредвиденной метели. Он действовал по учебнику, сосредоточившись на пульсе и сердечном ритме женщины, лежащей на столе, на ее тугом животе и прорезающейся головке ребенка. Дыхание, тонус кожи, пальцы на руках и ногах. Мальчик. С виду абсолютно здоровый. В голове отца зазвучала тихая музыка. Вдруг, буквально тут же, второй ребенок. И музыка прекратилась навсегда.
Они приближались к городу. Пол дождался просвета в потоке машин, свернул к лексинг-тонскому кладбищу, проехал в каменные ворота. Он встал под вязом, пережившим сто лет засух и напастей, вышел, обогнул машину, открыл дверцу и протянул сестре руку. Она удивленно на нее посмотрела, вскинула глаза – и вышла без его помощи, не выпуская из руки нарциссов с мятыми, растрепанными стеблями. Они зашагали по дорожке, мимо памятников и пруда с утками, пока Пол не вывел Фебу к могиле их отца.
Феба провела пальцами по имени и датам, высеченным на темном граните. «О чем она думает?» – вновь мелькнул у Пола вопрос. Отцом она называла Ала Симпсона. Это Ал складывал с ней пазлы по вечерам, привозил из рейсов ее любимые пластинки, сажал на плечи, чтобы она могла дотянуться до высокой листвы платанов. Этот кусок гранита и имя на нем ничего для нее не значили. Дэвид Генри Маккалистер, громко, медленно прочитала Феба.
– Наш отец, – сказал Пол.
– Наш отец – благой спаситель, – нараспев проговорила Феба.
– Нет, – удивленно остановил ее Пол. – Наш отец. Мой. Твой.
– Наш отец, – повторила Феба, и он испытал бессильное разочарование, потому что она делала это механически, без всякого смысла.
– Тебе грустно, – вдруг заметила она. – Если бы мой папа умер, я бы тоже грустила.
Пол вздрогнул. Да, точно – ему грустно. Его гнев испарился, и неожиданно он смог взглянуть на отца иначе. Он, Пол, каждым своим взглядом, вздохом, самым своим существованием должен был напоминать отцу о том, что он совершил и чего не мог изменить. Точно так же, как поляроидные снимки, которые годами присылала Каролина, найденные в темной комнате после ухода экспертов, глубоко в ящике стола, и единственная фотография семьи отца у порога старого дома, которую тщательно хранил Пол. И тысячи других, под которыми отец, бесконечно наслаивая образ на образ, надеялся спрятать самый ужасный момент своей жизни. Но прошлое все равно вставало перед ним – неотвязное, как воспоминание, властное, как сон.
Феба, его сестра; тайна, хранившаяся четверть века.
Пол вернулся к гравиевой дорожке и остановился, не вынимая рук из карманов. Ветерок, налетев, закружил листья, над белыми надгробиями взвился клочок газеты. Облака набегали на солнце, солнечные блики играли на памятниках. Тихо шелестели листья, шуршала высокая трава.
Вначале мелодия была почти незаметна, как подводное течение в шумном потоке. Пол чудом услышал ее и обернулся. Феба, все еще стоявшая у гранитного памятника, опустила на него руку и запела. Гимн казался смутно знакомым; слова невозможно было различить, но мотив звучал чисто и нежно. Посетители кладбища начали поглядывать в их сторону, на неуклюжую, седеющую Фебу в платье подружки невесты, косноязычную обладательницу небесного голоса флейты. Пол сглотнул и потупился. Он знал, что теперь до конца жизни его сердце будет вот так же разрываться от неловкости за Фебу, от понимания трудностей, с которыми ей приходится сталкиваться в этом мире лишь потому, что она другая. Сталкиваться – и преодолевать своей наивной и бесхитростной любовью.
Своей любовью, да. А еще, вдруг осознал Пол, омытый чудесными, прозрачными звуками, его недавней, но до странности простой любовью к ней.
Голос Фебы, высокий и чистый, лился сквозь листву, сквозь солнечный свет, расплескивался по гравию, по траве. Пол представлял, как ноты падают в воздух, словно камешки в воду, и рябь разбегается по невидимой поверхности жизни. Волны звука и света. Отец пытался пришпилить их к месту, но текучий мир удержать невозможно. Пол вдруг вспомнил слова старого гимна и подхватил его. Феба приняла это естественно, как новый порыв ветра, и продолжала петь. Их голоса слились. Музыка звучала внутри Пола и снаружи, и голос Фебы был близнецом его голоса. Потом они долго стояли, не шевелясь, в ясном голубом свете дня.
Время замедлило ход. Что дальше? Пол замер в ожидании.
В течение нескольких секунд – совершенно ничего.
Затем Феба, медленно повернувшись, разгладила юбку.
И этот простой жест снова запустил все в движение.
Пол обратил внимание на ее короткие, неровные ногти, на запястье, особенно изящное на фоне гранитного надгробия. Руки у сестры были маленькие, совсем как у матери. Пол прошел по траве и коснулся ее плеча, чтобы отвезти домой.
Благодарности
Я бы хотела выразить глубокую признательность пасторам Хантеровской пресвитерианской церкви, которые годами делились со мной своей мудростью в вопросах видимого всего и невидимого; и особенную благодарность Клэр Вонк Брукс, донесшей и заронившей в мою душу зерно этой истории.
Джин и Ричард Коверт щедро делились со мной своими мыслями и прочли рукопись в раннем, черновом варианте. Я очень благодарна им, а также Мэг Штейнман, Каролине Беслер, Кэлли Беслер, Нэнси Коверт, Бекки Леш и Мелканти Маккормик за их откровенность и руководство. Брюс Баррис пригласил меня преподавать на семинаре «Широкого взгляда»; мои благодарности ему и всем участникам, писавшим из самой глубины сердца.
Я очень благодарна фонду миссис Джайлз Уайтинг за исключительную поддержку и поощрение моей деятельности. Кентуккийский художественный совет и Кентук-кийский женский фонд также предоставили мне гранты для написания этой книги, за что им огромное спасибо.
Как всегда, выражаю величайшую признательность моему агенту, Джерри Тома, за мудрость, теплоту, великодушие и постоянство. Кроме того, я очень благодарна всем работникам «Викинга», в особенности моему редактору, Памеле Дорман, которая с огромным вниманием отнеслась к моей книге и чья образованность и проницательность помогли мне расширить рамки повествования. Мастерская редактура Бины Камлани оказалась не менее бесценна, а восхитительная жизнерадостность и ловкость Люсии Уотсон удерживала в движении тысячу разных вещей.
Сердечное спасибо писательницам Джейн Маккаф-ерти, Мэри Энн Тейлор-Холл и Лите Кендрик, которые читали мою рукопись пристрастными и любящими глазами. Также особенное спасибо моим родителям, Джону и Ширли Эдварде. Алану Макферсону, у которого я не перестаю учиться, моя неизменная признательность. Катерине Сулард Тернер и ее покойному отцу, Уильяму Дж. Тернеру, за щедрую дружбу, литературные беседы и тонкое знание Питтсбурга, также – счастливая благодарность.
Кроме того, я люблю и благодарю всех своих родных, далеких и близких, и особенно Тома.
