Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
Молодые писатели в те годы никогда не изображали из себя по отношению к прибалтам омерзительную фигуру «старшего брата». Напротив, мы испытывали некоторый пиетет по отношению к нашим европеизированным собратьям хотя бы потому, что некоторые из них не забывали пользоваться салфеткой. У меня была масса друзей среди прибалтийских писателей, киношников, музыкантов, особенно много в Вильнюсе, чуть поменьше в Риге и Таллине. Мы никогда не спорили о балтийской свободе, потому что она была непреложной частью общего контекста. И вот теперь, оказывается, все это, даже и в сугубо литературном ключе, не наше дело.
В январе 1991 года я был в Москве. Вдруг начались панические звонки: все кончено, перестройка задушена! Спецчасти атакуют литовское телевидение, в Риге ОМОН собирается захватить здание Верховного Совета. Я вышел на улицу. Пушкинская площадь бурлила, как сверху, так и в подземных переходах. Народ собирался кучами, отовсюду слышались слова: Литва, Латвия… Вспоминая 1968 год, вторжение в Чехословакию, я подошел к одной большой группе. В те далекие уже времена основная масса московского люда была настроена против чехов. Кричали: Фашисты! Гады! В Германию хотели переметнуться! За что мы боролись! Что-то в этом роде я ожидал услышать и сейчас. Услышал – противоположное. Уличная братия громко кричала хулу «коммунягам» и поддержку литовцам и латышам. Один пытался их урезонить. Что вы орете, братцы, в тюрьме все окажетесь! Братва повернулась к нему с большими неприличными жестами. Это, может, ты в тюрьме окажешься, а мы больше никогда!
Тогда я понял, что психология народа полностью переменилась и к прошлому им, нашим общим поработителям, уже не повернуть. Очень жаль, если теперь все начнет снова загибаться в каком-то хоть и новом, но снова паршивом, антидемократическом направлении.
* * *
Итак, я русский шовинист, поскольку в своей статье в «Вашингтон пост» упомянул о закрытии в Риге самого передового и широко известного городского театра, русского Театра юного зрителя, а тот, кто этот театр закрыл, – латвийский патриот. Все очень просто, такие нюансы, как «держиморда» и «либерал», уже никому не нужны.
Мой оппонент профессор экономики из Джорджтаунского университета Джордж Викснинс, видимо, часто бывает на своей родине в Латвии и знает обстановку достаточно хорошо. Тем не менее он критикует меня за то, что я написал о напряжении между латышами и русским меньшинством. Конечно, говорит он, генералы и полковники КГБ, расположившиеся на уютных дачах вдоль Рижского взморья, должны чувствовать себя неуютно в эти дни. Многие, возможно, должны предстать перед судом за соучастие в казнях, арестах и высылках сотен тысяч балтов.
Ну, вот уже я и оказался защитником генералов и полковников КГБ. В самом деле, где им еще найти более ревностного адвоката? Странно очень строится полемика: оппоненту не нравится один аспект, и он для того, чтобы отвергнуть, тут же подменяет его другим. Среди миллиона русских душ, населяющих Латвию, далеко не все являются генералами и полковниками КГБ, сидящими на приморских виллах, а напряжение между тем существует и все усиливается. Это меньшинство слишком велико, чтобы смириться с ролью граждан второго или третьего сорта или вообще не-граждан. Поэтому я и писал о том, что латвийские власти, отказывая им в правах, вместо того, чтобы сделать из них законопослушных граждан демократического государства, готовят бомбу замедленного действия.
Забирая все мористее и мористее на своем полемическом челне, профессор Викснинс изображает дело так, будто я злорадствую над тем фактом, что многие рижане плохо понимают по-латышски. С торжеством он доводит до моего сведения, что улица Ленина переименована в Бривибас иела, то есть улицу Свободы. Хочется напомнить ему, что с целью избавиться от Ленина русские возвращаются даже не к своему, а к голландскому языку, как это случилось с Санкт-Петербургом. Хочется также спросить, переименованы ли на латышский улицы Стучки, Пельше, Калниньша и десятков других латышских коммунистов?
Я прекрасно понимаю серьезнейшую опасность языковой ассимиляции, перед которой стоит небольшой народ Латвии, иначе я бы не рассказал с возмущением в своей статье об омерзительной сцене, свидетелем которой я был в Риге много лет назад, когда продавщица закричала на латыша, обратившегося к ней по-латышски: «Ты что, человеческого языка не знаешь?» Господин Викснинс, однако, об этой сцене не упоминает, ему важно представить меня русским шовинистом.
А между тем на эту тему надо не дергать друг друга за галстуки, а говорить всерьез. Один латышский писатель в свое время мне говорил: «Наши традиции умирают, надо дать им умереть. Проблема языковой ассимиляции стоит перед каждым малым народом. Ирландцы говорят по-английски, корсиканцы по-французски. Если латыши отвыкнут от русского, не исключено, что через некоторое время они заговорят по-немецки. Не исключено также, что к ним присоединятся оставшиеся в Латвии русские, и по прошествии нескольких поколений население Латвийской Республики будет говорить на новом, латвийско-немецко-русском языке».
Профессор Викснинс сетует, что девяносто процентов бизнесов в современной Латвии принадлежат не-латышам и что большинство владельцев шикарных западных автомобилей на улицах Риги не говорят по-латышски. Хочешь не хочешь, говорит он, для изменения ситуации потребуется какая-то политика сродни американской «аффирматив экшэн», то есть политики предпочтения для этнических меньшинств. Это, пожалуй, самый туманный пункт моего оппонента. Что же, отбирать, что ли, «Мерседесы» собираются? Надеюсь, что до этого все-таки не дойдет в государстве, претендующем на звание демократического, а речь пойдет лишь о предоставлении латышским бизнесам лучших кредитов. В качестве поверхностного наблюдателя прошлым летом я заметил, что аффирматив экшен уже существует для принятия в администрацию или в полувоенные формирования. Впрочем, пардон, это абсолютно меня не касается, это действительно не мое дело.
Я совершенно согласен с профессором Викснисом, что Латвия должна как можно скорее избавиться от остатков российских военных гарнизонов и от монстров мегаломанической советской индустрии и на этой примирительной ноте я бы так и хотел закончить нашу полемику, если бы в самом конце своего письма он снова, как будто за карточным столом в Лас-Вегасе или Атлантик-Сити, не передернул карты.
Вспомнив опять все тех же полковников КГБ, господин Викснинс пишет, что только лишь закрытие нескольких специальных магазинов для этой братии да увольнение рабочих, строивших ракетные системы, можно подвести под статью нарушений прав человека в Латвии, в том смысле, что нельзя подвести под эту статью ничего. Боюсь, что с этим могут не согласиться очень многие там, в Латвии. Хоть это и не мое дело, но ситуация там значительно серьезней.
Профессор Викснинс приглашает меня посетить его родственников в Латвии, но в то же время он никак не хочет меня видеть в роли предъявляющего свои права собственника на Дом творчества в Дубултах. Мистер Викснинс, если бы и были у меня какие-нибудь права на «Дубулты», я охотно передал бы их вам. Только не устраивайте там казино, неизбежно прогорит. Вы не хотите, чтобы я вмешивался в латвийскую политику? Это вполне совпадает и с моим желанием, тем более что я никогда в нее и не вмешивался. Статья моя все-таки была напечатана не в латвийской газете, а в американской, в секции «Кругозор», специально существующей для выражения разных мнений. За приглашение же посетить ваших родственников спасибо, не премину им воспользоваться.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
