Они спрыгнули на землю. Незнакомец не слезал с телеги, и теперь уж, несомненно, лошадь должна была вернуться домой. Но они не ждали отъезда. Все, как один, повернулись, уже на бегу, у двери образовалась легкая давка и толкотня, но в конце концов они скрылись в своем темном катафалке, словно в материнской утробе. Теперь они были в безопасности. У них был труп, было достаточно выпивки и до утра можно было ни о чем не заботиться. Их, разумеется, ждали завтрашний день и Париж, но об этом они предоставили заботиться Богу.
Мария, младшая сестра, уложила в передник собранные яйца и теперь словно бы плыла через двор к дому на мягком, нежном облаке белых гусей. Они окружали, обступали ее будто с каким-то трогательным и ревностным обожанием; два гуся шествовали рядом с ней, прильнув длинными вытянутыми шеями к ее бедрам, запрокинув головы и приоткрыв твердые желтые клювы, будто рты, их застывшие, неподвижные глаза были подернуты пленкой, словно в каком-то упоении: гуси дошли с ней до самого крыльца и, когда она поднялась, открыла дверь, быстро юркнула туда и закрыла ее снова, скучились, сгрудились вокруг него, на ступеньках и у самой двери, они жались к ее непроницаемым доскам, вытянув шеи и запрокинув головы, будто на грани обморока, издавая своими грубыми, хриплыми, немелодичными голосами негромкие, трогательные крики страдания, утраты и невыносимого горя.
Дверь вела в кухню, уже насыщенную запахом обеденного супа. Мария даже не остановилась; выложив из передника яйца, она торопливо приподняла крышку кипящей на плите кастрюли, затем торопливо собрала на стол бутылку вина, стакан, тарелку, буханку хлеба, салфетку и ложку, потом прошла через весь дом и вышла в переднюю дверь к тропинке и лежащему за ней полю и сразу же увидела их - лошадь с бороной, человека, ведущего ее, работника, нанятого четыре года назад после смерти мужа ее сестры, и сестру, шествующую по земле, словно исполняя обряд, она запускала руку в свисающую с плеча сумку, а потом совершала ею широкий взмах, второе по древности из незапамятных телодвижений или деяний человека; Мария побежала к ней, петляя меж старых воронок, огражденных красными флажками и поросших буйной, унылой над невзорвавшимися снарядами травой, уже на бегу зовя ее, крича своим ясным, безмятежным и звучным голосом:
- Сестра! Молодой англичанин приехал за медалью. Их двое, они идут сюда по тропинке.
- С ним друг? - спросила Марфа.
- Нет, не друг, - сказала Мария. - Этот ищет дерево.
- Дерево?
- Да, сестра. Ты не видишь его?
И, уже стоя на тропинке, они увидели обоих - несомненно, это были люди, но еще издали было видно, что один из них движется не совсем по-людски, а по мере приближения - совсем не по-людски в сравнении с широкой, неуклюжей поступью второго; он шел, Неторопливо пригибаясь и выпрямляясь, словно какое-то громадное насекомое, идущее вертикально, и, казалось, совсем не продвигался вперед, потом Мария сказала: "Он на костылях"; единственная его нога двигалась размеренно, неустанно, даже неукротимо, шаги ее чередовались с ритмичными выпадами костылей; упорно, даже неукротимо, и он явно приближался к ним; вскоре они увидели, что у него нет не только ноги, что рука с той же стороны отнята почти по локоть и (уже совсем вблизи) что это вообще полутруп, потому что видимая половина его тела представляла собой ужасный желтовато-коричневый шрам; начинался он у измятой фетровой шляпы и охватывал половину лица, идя через переносицу, рот и подбородок к воротничку рубашки. Но это впечатление сразу же исчезло, потому что голос его был сильным и нежалостливым, французский язык, на котором он к ним обратился, был беглым и правильным, и неприятен был лишь его спутник - высокий, тощий, живой труп, отнюдь не полу, похожий на бродягу, но с противной, наглой, мерзкой физиономией под грязной шляпой, из-за ленты которой ухарски торчало длинное перо, доводившее его рост до восьми футов.
- Мадам Дюмон? - спросил первый.
- Да, - ответила Мария с открытой, нежной, нежалостливой улыбкой.
Человек на костылях повернулся к своему спутнику.
- Все в порядке, - сказал он по-французски. - Это они. Говори, что там у тебя.
Но Мария, не дав тому сказать ни слова, обратилась к человеку с костылями:
- Мы ждали вас. Суп готов, а вы, должно быть, проголодались, идя от станции.
Потом она обратилась ко второму, но не по-французски, а на старом балканском языке своего детства:
- И вы. Еще какое-то время вы будете нуждаться в пище.
- Что? - неожиданно и резко сказала ее сестра и обратилась к человеку с пером в шляпе на том же языке: - Вы зеттлани?
- Что? - громко и грубо сказал по-французски человек с пером в шляпе. Я говорю на французском языке. И тоже не откажусь от супа. Я могу заплатить за него. Ясно? - спросил он, сунув руку в карман. - Смотри.
- Мы знаем, что у вас есть деньги, - сказала по-французски Мария. Проходите в дом.
И уже на кухне они полностью разглядели первого: желтовато-коричневый шрам от ожога не кончался у шляпы, а охватывал той же страшной омертвелостью половину черепа; на той стороне не было ни глаза, ни уха, уголок рта тоже был омертвелым, словно это было лицо не того самого человека, который только что говорил и вскоре будет есть и пить; его грязная рубашка была схвачена у горла затертой, выцветшей полоской материи; они не знали, что это английский полковой галстук; слева на груди грязного, пыльного смокинга висели две медали; одна штанина обтрепанных грязных твидовых брюк была подогнута и закреплена у бедра кусочком проволоки; англичанин постоял посреди кухни, опираясь на костыли и оглядывая помещение пристальным, спокойным, нежалостливым взглядом, а его спутник, с опустошенным, наглым, беспокойным лицом, стоял позади, не снимая шляпы, ее перо почти касалось потолка, словно он был подвешен к нему.
- Значит, он жил здесь, - сказал англичанин.
- Да, - ответила Марфа. - Как вы узнали? Как вам удалось найти нас?
- Ну, сестра, - сказала Мария. - Как бы он приехал за медалью, если бы не знал, где мы живем?
- За медалью? - сказал англичанин.
- Да, - ответила Мария. - Но сперва поешьте супу. Вы голодны.
- Спасибо, - сказал англичанин. Он указал головой на стоящего позади. Он тоже? Вы приглашаете и его?
- Конечно, - сказала Мария. Она взяла со стола две тарелки и пошла к плите, не предложив ему помощи, и не успела Марфа подойти, чтобы помочь ему, как он перекинул ногу через деревянную скамью, сел, поставил костыли рядом и уже стал откупоривать бутылку вина, прежде чем второй, стоящий у двери, двинулся с места. Мария сняла крышку с кастрюли и, чуть повернувшись, чтобы видеть второго, сказала ему, на этот раз по-французски:
- Присаживайтесь. Поешьте тоже. Никто уже ничего не имеет против.
- Против чего? - спросил человек с пером в шляпе.
- Мы забыли об этом, - сказала Мария. - Только сперва снимите шляпу.
