Юноша нагнулся и осторожно взялся за Великого Правдивца. Тот был тяжелым, но подъемным.
Сквилл пребывал на грани истерики.
– Одно седло – мое, потеснюсь.
С помощью оставшихся ремней Банкан навьючил Правдивца на Снугенхатта.
Когда они расставались с саблезубым, тот ревел от восторга, кувыркался, перекусывал деревья, камни и вообще все, что попадало на исцеленный клык.
Глава 26
Сил и времени на возвращение ушло гораздо меньше – ведь они знали, где лучше ехать окольным путем, а где можно спокойно задержаться на отдых. На этот раз их не подстерегали ни ветры-коллекционеры, ни одушевленные равнины, ни длинноухие изуверы. К берегу Сприлашуна путники вышли ниже Камриоки, где, несомненно, вынашивал планы отмщения барон Красвин. Даже депрессивной атмосфере Нижесредних болот их великолепное настроение оказалось не по зубам, ведь оттуда было рукой подать до родных краев.
Когда же миновала вечность (но только для соскучившихся по дому путешественников), они снова очутились под веселой и дружелюбной сенью Колоколесья. Тимов Хохот обеспечил их уютом на день и ночь, а утром они выехали в направлении Линчбени. Там они простились с Граджелутом и оставили его в кузнице – любоваться, как вожделенное золото переплавляют в компактные слитки.
Талея, встречая блудного сына, перемежала объятия и поцелуи такими яростными ударами, что было непонятно, любит она Банкана или желает ему смерти. Аналогичная встреча ждала и Сквилла с Нииной – с той лишь разницей, что выдры в выражении своих чувств вдвое энергичнее и проворнее людей.
Когда же любящие детки оправились от ласк и побоев, настал черед официального визита в дерево Клотагорба. Но чары для расширения жилища за счет других измерений не были рассчитаны на великанов типа Снугенхатта, и носорогу пришлось остаться снаружи. Впрочем, он не был в претензии и охотно воспользовался случаем пощипать молодой травки.
Остальные собрались в центральном зале. Виз предпочел разделить насест и пошептаться с Мальвитом, учеником чародея. Великий Правдивец, эта молчаливая обшарпанная загадка, был водружен на деревянный верстак. Джон-Том и его твердопанцирный наставник задумчиво рассматривали диковину из чужой земли, а может быть, и из чужого мира.
– Итак, перед нами Великий Правдивец. Великий Правдивец!
Клотагорб мял подбородок, озадаченно ковырял ящик пальцем. Тот не отзывался, и тогда волшебник ткнул посильнее. Опять – никакого результата.
– Согласен, выглядит он не очень впечатляюще. Но что поделать, правда редко бывает красивой.
– Была б красивой, – мятежно проворчал Сквилл, – ежели б жадюга ленивец поделился золотишком.
– Радуйся, что вернулся домой живым и здоровым.
Джон-Том сердито посмотрел на юного выдра, тот потупился.
– Подстричь бы тебя, шельмец, под крота, – сказала Виджи. – За все наши переживания.
Клотагорб, не обращая внимания на семейные склоки, знай себе ковырял и рассматривал загадочное устройство. Наконец Джон-Том нарушил паузу:
– Я одно могу сказать определенно.
Все посмотрели на него.
– Без сомнения, это устройство прибыло из моего мира.
– Я это подозревал, но хотел услышать от тебя. – Чародей поправил очки на клюве. – Есть какие-нибудь догадки о его предназначении?
Джон-Том задумчиво смотрел на Правдивца.
– Судя по рассказу детей, этот ящик заключает в себе истину. По крайней мере, должен заключать. В моем мире существует машина под названием полиграф, или детектор лжи. Студентом я видел несколько моделей, правда, не таких старых, как эта. Но я уверен, что не ошибаюсь. – Он помедлил. – Хотя все же не исключено, что перед нами сейсмограф или еще какой-нибудь «граф».
– Хранитель сказал, что он заколдован, – вспомнил Банкан.
– Насчет колдовства я сомневаюсь, но полиграфы давали неплохие результаты. Правда, все они были далеки от совершенства. Слишком часто им не удавалось обнаружить правду.
И тут внезапно ящик щелкнул. Джон-Том глянул на Клотагорба.
– Это вы его включили?
Волшебник отступил, отрицательно качая головой.
Точно пробудившаяся кобра, распрямился и поднялся вертикально черный шнур. Двурогая шишка на его конце медленно повернулась к Клотагорбу, затем к Джон-Тому. Не спеша оглядела комнату, слегка покачиваясь из стороны в сторону. В окошках пульсировал слабый желтый свет, как будто там искрило что-то жизненно важное.
– Я всегда говорю правду, – раздалось из решетки, расположенной рядом с бумажным свитком.
Банкан увидел, как на клетчатой бумаге задрожала длинная металлическая стрелка.
– Значит, ты в самом деле детектор лжи? – осторожно спросил Джон-Том.
Утолщение на проводе, которое, как позднее узнал Банкан, называлось штепселем, но ему все равно напоминало змеиную голову, резко повернулось, чтобы «посмотреть» на старшего чаропевца.
– Я Великий Правдивец. Я – сама истина. И я никогда не лгу.
Джон-Том почесал в затылке.
– Одного у тебя не отнимешь – ты говорливей любого из моих знакомых детекторов. Как ты здесь очутился?
– Не знаю. Истина путешествует всюду, не ведая преград. Я помню великую бурю, помню, как меня изучали и тестировали, как превращали, заколдовывали, заклинали, и в конце концов я очутился на золотой подставке в пещере. Там я долгое время провел в праздности, а затем твой отпрыск доставил меня сюда.
– Каково же твое предназначение?
Банкан заметил, что Клотагорб смотрит на устройство, как на очень ядовитую рептилию.
– Говорить правду, только правду и ничего кроме правды.
Раздался лающий смех Сквилла:
– Е-мое, а ведь фиговина, кажись, таки чего-то стоит. Эх, знал бы купчишка, че он уступил за паршивую кучу золота.
– Если бы он узнал о моих способностях, ничего бы не изменилось.
Ленивец не настаивал бы на расторжении сделки. – Штепсель завис перед опешившим выдром. – Он не знал, как со мной поступить. Ведь Граджелут – всего лишь бродячий торговец, что с него взять.
– Я знаю, как с тобой поступить.
Клотагорб настороженно следил за пульсирующим устройством. Штепсель повернулся к нему.
– Нет, не знаешь. Это ложь. Ты все еще убежден, что я смертельно опасен, и скрываешь это от друзей.
Все посмотрели на Клотагорба. Тот молчал, переминаясь в явном смущении, и Джон-Том поспешил на выручку учителю.
– Но почему ты прежде ничего не говорил?
– Никто ко мне не обращался, не задавал вопросов. А ты, – штепсель качнулся в сторону чаропевца, – задел мое самолюбие, и я решил выступить в свою защиту. Когда за душой – ничего кроме правды, нельзя помалкивать в тряпочку и позволять, чтобы об тебя вытирали ноги.
