Некогда стены были выкрашены в бледно-лиловый с серым отливом — ее любимый цвет. Она как-то даже призналась Леви — ему, и никому больше, — что ей всегда нравилось имя «Хизер»;[25]жаль, что оно не пришло на ум ее родителям. Тогда Леви сказал, что можно выкрасить в цвет вереска ее дом и, если у них когда-нибудь появится дочь, Брайар сможет назвать ее, как душе угодно.
Теперь тот разговор вернулся к ней отчетливо и ясно, словно воспоминание застыло и застряло у нее в глотке.
И вновь она украдкой посмотрела на Зика. В те дни она еще не знала о нем. Столько всего случилось, пока у нее зародились первые подозрения, — и ко времени, когда Брайар сообразила наконец, почему неважно себя чувствует и почему ей хочется всякой странной снеди, она уже оказалась на Окраине и дважды похоронила отца. Чтобы выжить, она понемногу продавала столовое серебро, прихваченное из дома Леви. А вокруг города, который был для нее домом, росли стены…
— Что? — Зик почувствовал ее взгляд. — Что такое?
Она издала нервный смешок — такой тихий, что его можно было принять за всхлип.
— Так, думала о разном. Если ты был девочкой, мы назвали бы тебя Хизер. — Потом она обратилась к капитану: — А вот и дерево, видите?
— Вижу, — отозвался тот. — Фань, подготовь швартовочный крюк.
Китаец исчез в грузовом отсеке.
Отъехала панель в днище дирижабля, и в крону мертвого дуба полетел якорь-кошка на канате. Брайар видела из окна, как ломаются давно высохшие ветви, но, когда веревка натянулась и задрожала, якорь остался на месте. «Наама Дарлинг» проплыла еще немного, остановилась и зависла в воздухе.
Возле дерева развернулась веревочная лестница, пары футов не дотянув до земли.
Фань вернулся на капитанский мостик.
— Шибко надолго этого не хватит, но несколько минут у нас есть, — сказал Клай.
Капитан Хейни, поневоле ставший первым помощником, спросил:
— Вам помочь?
Брайар поняла, что его на самом деле интересует:
— Не могли бы вы просто оставить нас наедине на пару минут? А потом заходите в дом, и я помогу вам разыскать остатки золота. Вы тоже, капитан Клай. Я вам очень обязана, так что все, что найдете, можете унести с собой.
— Сколько минут? — не унимался Хейни.
— Как насчет десяти? Мне нужно лишь забрать кое-какие личные вещи.
— Пусть будет пятнадцать, — сказал Клай. И добавил: — Я его задержу, если понадобится.
— Охотно бы посмотрел, как ты это будешь делать, — проронил Хейни.
— Надо думать. Ну а пока давай выделим леди время, которое она просит, хорошо? Идите же, пока трухляки не смекнули, что на вокзале ничего интересного нет, и не повалили обратно на холмы.
Зику второго приглашения не требовалось — он сразу кинулся в трюм, к лестнице. Брайар хотела уже броситься за ним, но Клай покинул кресло и деликатно удержал ее за руку:
— Как у вас с фильтрами?
— Да ничего, свежие.
— Могу ли я чем-нибудь… Можно ли как-нибудь…
Что бы он ни имел в виду, у Брайар на это не было времени. Так она и сказала:
— Просто дайте мне побыть с сыном, ладно?
— Извините. — Он отпустил ее. — Вам, наверное, понадобится фонарь?
— Хм. И вправду что. Спасибо.
Он вручил ей пару фонарей и спички. Поблагодарив его, Брайар повесила их на руку и зажала под мышкой, чтобы не мешали спускаться по лестнице.
Несколько мгновений спустя она стояла посреди своего бывшего двора.
Газон зачах, как и старый дуб; во дворе ничего не осталось, кроме грязи да склизкого ковра из давно сгнивших цветов и травы. Сам особняк стал серовато-коричневого с желтизной цвета, как и все, чего касалась Гниль на протяжении шестнадцати лет. На месте розовых кустов, что росли когда-то у террасы, виднелись лишь хрупкие скелеты растительности.
Она поставила оба фонаря на крыльцо и зажгла спичку.
Парадная дверь стояла нараспашку. Окно рядом с ней было разбито. Если это был Зик, то она ничего не слышала… Впрочем, кто угодно без труда мог просунуть руку, нащупать задвижку и войти.
— Мам, ты в доме?
— Да, — тихонько ответила Брайар.
Ей не хватало дыхания, и маска тут была ни при чем. Внутри после ее ухода все изменилось, но осталось узнаваемым. Сюда явно наведывались посторонние — в этом сомнений не возникало. Все, что можно украсть, украдено, кое-что поломано. По полу разбросаны осколки сине-белой японской вазы. Шкафчик с посудой разгромлен, содержимое частью отсутствует, частью перебито. Восточный ковер стоптан по краям — мародеры особо не церемонились. Через гостиную к кухне и жилым помещениям тянулись цепочки следов. А в коридоре стоял Зик, пожирая все это взглядом, впитывая в себя все и сразу.
— Мама, ты только посмотри! — воскликнул он, будто и она была здесь впервые.
Она протянула ему зажженный фонарь и сказала:
— Вот, теперь можешь посмотреть по-настоящему.
Гляди, вот диванчик с бархатной обивкой — погребенный под таким слоем пыли, что уже и не понять, какого он цвета. А вот пианино, и нотная тетрадь до сих пор на месте — бери и играй. А вон там, над притолокой, — подкова, которая так и не принесла никому счастья.
Брайар стояла в центре комнаты и пыталась вспомнить, как та выглядела шестнадцать лет назад. Какого все-таки цвета был диванчик? А кресло-качалка в углу? Не на него ли она набрасывала свою шаль?
— Иезекииль, — прошептала она.
— Что, мам?
— Мне надо кое-что тебе показать.
— Что?
— Это внизу. Мне надо показать тебе, где все произошло и как. Показать тебе Костотряс.
Он расплылся в улыбке — Брайар поняла это по прищуру глаз.
— Да! Покажи!
— Сюда, — произнесла она. — Держись рядом. Неизвестно еще, что там с полами.
И тут она заметила одну из старых своих ламп — та висела на стене, словно хозяйка никуда и не уходила. Дутый стеклянный колпак был совершенно цел, даже не треснул. Когда она проходила мимо, свет ее дешевого фабричного фонаря заиграл на колпаке, и на миг показалось, что лампа ожила.
— Лестница вот здесь, — сказала Брайар, и при мысли об очередной порции ступенек ее ноги заныли.
Однако она толкнула дверь кончиками пальцев, и петли привычно заскрипели. Они проржавели, но не рассыпались и выводили все те же визгливые ноты, что и раньше.
От волнения Зик лишился дара речи. Это чувствовалось по тому, как неуклюже он топал у нее за спиной; по улыбке, задержавшейся под маской; по частым, как у кролика, вдохам и выдохам, со свистом вырывавшимся из фильтров респиратора.
