Книга Багровые ковыли - Виктор Смирнов

Заседания Политбюро проходили в здании судебных установлений, между Сенатской и Никольской башнями Кремля. Здание это, а скорее, дворец, теперь именовалось Советом Народных Комиссаров и ВЦИКом. Для заседаний была приспособлена большая комната рядом с кабинетом Ленина, в иное время она являлась приемной, где ожидали своего часа посетители, приходившие к вождю, и где, за недостатком места, работали секретари СНК и СТО[34]. Эти важнейшие правительственные учреждения располагались здесь же, на третьем этаже, занимая всего шесть комнат.

Но если заседания СНК и СТО, для которых предназначалась приемная, являлись мероприятиями гласными и то, что обсуждалось на них, сразу же становилось известным аппарату, а затем, через газету «Известия», всему населению, то заседания Политбюро были делом абсолютно секретным и принятые на них решения чаще всего доводились до сведения лишь нескольких, особо доверенных лиц (тех, кого это касалось).

Секретарем заседаний СНК и СТО, то есть человеком, от которого зависели точность формулировок и смысл обсуждаемого, перенесенного на бумагу (а это вовсе не механический процесс, не стенограмма), неизменно была симпатичнейшая и очень толковая Лидия Александровна Фотиева, вступившая в партию задолго до того, как окончила Московскую консерваторию. Свой тонкий музыкальный слух она поставила на службу новому, революционному делу.

О, Лидия Александровна была не просто техническим работником, а в каком-то смысле дирижером великих решений! Все знали и уважали Лидию Александровну.

Но мало кто знал еще более исполнительную и еще более толковую, а главное – молчаливую, как письменный прибор, Марию Игнатьевну Гляссер, маленькую горбунью с очень умным, но не очень добрым личиком. Мария Игнатьевна секретарствовала исключительно на заседаниях Политбюро, вникая в дела сверхтайные и сверхсекретные, такие, например, как организация и финансирование на Западе новых компартий, указания для руководства ВЧК о смысле и характере реквизиций и репрессий или помощь странам с назревающей революцией…

Мария Игнатьевна настолько точно излагала смысл иногда довольно туманных речей, что ее записи можно было бы считать учебником для секретарш, не будь они строго секретными.

Да, если Лидия Александровна Фотиева была дирижером, то Мария Игнатьевна Гляссер, несомненно, была композитором важнейших решений.

На сегодняшнем расширенном заседании присутствовали не только все члены Политбюро (кроме еще не приехавших с фронта Сталина и Троцкого), но и лица «заинтересованные».

Наркоминдел Чичерин, вальяжный господин-товарищ, породистое лицо которого не скрывало ни барского происхождения, ни ночного образа жизни. Член коллегии наркоминдела Литвинов, человек острого рассудка, но грубиян и хам. Все же из-за важности вопроса он был вызван из Копенгагена, где вот уж который месяц пытался наладить контакты с торговыми фирмами Запада и заодно вел пропагандистскую работу. Директор Народного банка Ганецкий. Тот самый знаменитый Яшка Фюрстенберг-Ганецкий, который вместе с Александром Парвусом устраивал возвращение Ленина с товарищами в Россию через воюющую Германию. Увы, не было с Ганецким его финансового гения, друга Сашки Парвуса, который, собственно, и создал теорию перманентной революции, подхваченную Троцким. После переезда Ленина в Россию Парвус неожиданно разбогател. Живя в Стамбуле, занялся военными поставками и к двадцатому году уже был миллионером.

Зато присутствовал другой общепризнанный финансист, не изменивший социализму, Александр Альский – заведующий учетно-распределительным сектором ЦК и по совместительству замнаркомфин.

Были приглашены также беспартийный председатель Красного Креста Вениамин Свердлов и еще несколько человек из числа кандидатов в члены Политбюро. Среди них, конечно же, Бухарин. Ну и, разумеется, Красин, своего рода «виновник» заседания. Ему предстояло выступить с чрезвычайным сообщением.

У Ленина было отличное настроение: с утра он встречался с учеными и изобретателями и убедился, что революция и общий разор не только не погасили, но, напротив, разожгли их творческий энтузиазм, поддерживаемый академическими пайками. Бывший поручик Бонч-Бруевич, из славной семьи революционеров Бончей, продемонстрировал привезенный из нижегородской радиолаборатории опытный экземпляр передатчика, который сможет транслировать речь. Именно речь, а не какую-то бездушную морзянку. Мощнейший стационарный передатчик, рассчитанный на всю Европу, тоже был уже почти готов. Инженер Шухов, автор сорока двух изобретений, приступил к сборке конструкций своей гиперболоидной, невиданной высоты радиовышки: то-то загремит над всеми широтами голос революции! Подходила к концу и работа над планом всеобщей электрификации Республики.

После полудня Ленин еще успел съездить на Сретенку, в Главное артиллерийское управление, где семь седоусых генералов и молодой изобретатель показали ему новый, не имеющий равных во всем мире прибор для стрельбы по воздушным целям.

Ленин, как ребенок, два часа возился с хитроумным прицелом, во всем досконально разобрался и попросил незамедлительно отправить хотя бы один экземпляр на врангелевский фронт, под Каховку, где авиация белых нередко брала верх над красными летунами.

И теперь Ленин с удвоенным вниманием слушал краткое, но очень продуманное выступление Леонида Красина об успехах «бриллиантовой дипломатии», которая привела к тому, что и Ллойд Джордж, и Чемберлен, и Керзон и даже в некоторой степени Черчилль резко изменили свое отношение к красной России. Английские газеты теперь полны статей, рисующих большевиков в России как единственную реальную силу. Общественное мнение тоже понемногу удается повернуть в нужную сторону.

И напротив, невнимание к Франции, где большевики занимались лишь узкореволюционными задачами, привело к тому, что эта страна полностью поддерживает Врангеля и даже признала его «правительство Юга России» и де-факто, и де-юре.

Ленин слушал Красина, хмурясь, и чертил что-то на листке бумаги. Леонид Борисович, конечно, умный человек, толковый инженер и дипломат, с математически точным умом, но он не совсем понимает, что его предложение перейти от затрат на мировую революцию к затратам на дипломатическое признание Республики означает смену основного тезиса, на котором строилась новая власть.

«Бриллиантовая дипломатия»? Прекрасно. Это более мощное оружие, более действенное, чем дипломатические ноты. Но ведь это означает признание того факта, что коммунизм можно и нужно построить в одной отдельной стране, даже такой отсталой, как Россия, без помощи мирового пролетариата. А это уже покушение на основы. Это перестройка на ходу, без теоретического осмысления. Какой поднимется шум среди партийцев! Какое может произойти расслоение даже среди вожаков!