Брекстон мотнул головой в сторону Гиттенса, который остановился у кромки воды и пытался встать.
– Хочешь, чтоб я докончил? – спросил Брекстон.
– Нет, – сказал я.
Гиттенс покачнулся и упал – в воду. Теперь он стоял на ветвереньках на мелководье.
– Так надо.
Я подошел к Гиттенсу, взял за ворот и потащил дальше в воду. Холод привел его в чувство, и он стал бороться со мной. Впрочем, силы быстро оставили его. Я держал его плечи и голову под водой. Еще два-три раза он пробовал вырваться, выныривал с хрюкающим звуком, хватал воздух ртом. Там было мелко, меньше двух футов. Я погрузил его голову на самое дно, уткнул ртом в песок. И долго держал так. В конце концов Брекстону пришлось оттащить меня со словами:
– Хватит, все уже кончено.
Эпилог
С той ночи у озера прошел чуть ли не целый год.
И весь этот год я прилежно писал свои «мемуары» – мне хотелось все снова пережить и попытаться хотя бы себе объяснить, как и почему произошло то, что произошло. Мне хотелось выговориться. И во всем признаться. Кому я признаюсь – непонятно. Пока что просто бумаге.
Вы спросите меня, мой добрый читатель, которого, быть может, не будет никогда, вы спросите меня: а что было потом, чем закончилась вся эта история?
Вы хотите подробностей, вы хотите правды – правды, только правды и ничего, кроме правды, как выражаются балаболки-юристы. Словом, вы хотите получить ответы. Ладно, извольте.
Тело Мартина Гиттенса обнаружили в бостонской гавани, в заросшем камышом мелководье, которое начинается сразу за Бэттери-Пойнт – помните, там, в крохотном садике на краю суши, мы однажды беседовали с Гиттенсом. В рапорте коронера было отмечено, что в легких погибшего не соленая болотная жижа, а пресная вода. Однако этот факт попросту игнорировали. Никому не хотелось копаться в грязи; быстро распространились слухи о том, каков был Гиттенс на самом деле, что на его совести по меньшей мере три убийства: Фазуло, Траделла и, да-да, Боба Данцигера.
Работники прокуратуры, полицейские, журналисты и те немногие добропорядочные граждане, которые были более или менее в курсе произошедшего, – все пришли в кои-то веки к безмолвному соглашению «не гнать волну» и не вдаваться в подробности того, как утонул полицейский Гиттенс – тройной убийца. Утонул и утонул. Пять строк мелким шрифтом на последней странице. Собаке собачья смерть.
Дело благополучно превратилось в «висяк».
Поскольку оно никого не интересует, то есть надежда, что оно так и останется нераскрытым и со временем будет тихо сброшено в архив.
В первый момент убийство хотели навесить на Харолда Брекстона. Но очень скоро выяснилось, что в ночь убийства он находился за решеткой в полицейском участке города Версаль, штат Мэн.
Разумеется, тщательная проверка могла бы выявить странный факт, что в ту ночь и Брекстон, и шериф Трумэн до самого рассвета находились где угодно, только не в полицейском участке города Версаль, штат Мэн.
Да и мокрый коврик в багажнике «бронко» мог о многом поведать опытному детективу.
Однако тщательности в этом расследовании ни от кого не требовали.
Через пару недель с Брекстона сняли обвинение в убийстве Данцигера; едва очутившись на свободе, он исчез из Бостона. Думаю, навсегда. Керт побожился найти его и под землей и засадить пожизненно «за все хорошее». Но у Керта масса дел, и гоняться за кем-то по всем Штатам он не станет. Так что за плечами Брекстона нет фурии – богини-мстительницы, готовой преследовать его до конца жизни.
Эндрю Лауэри уверенно сидит в прежнем кресле и по-прежнему мечтает стать первым чернокожим мэром Бостона. Думаю, такой, как он, в этом качестве горы своротит!
Что до Джона Келли, то его ночная дубинка – на моем столе, пишу эти слова и вижу ее перед собой. А самого Келли уже нет. Его сбила машина. Пьяный семнадцатилетний парнишка. Отделался условным сроком. Келли похоронили рядом с женой и дочерью, Терезой, которой на веки веков десять лет.
Я сопровождал Кэролайн на похороны. Моросил дождь. Кэролайн была сама не своя от горя. Такой я ее никогда не видел.
В глубине души она не верила, что отец может умереть, что он способен причинить ей такое горе! К ее скорби примешивалась детская обида – как он посмел! Мне это чувство знакомо: в нашей тоске после смерти близкого человека всегда есть эгоистичный элемент. Скорбь от этого меньше не становится.
С Кэролайн я виделся много-много раз. Не знаю, что из этих встреч выйдет. Пока что я оплачиваю сумасшедшие телефонные счета и наматываю тысячи километров по дороге в Бостон и обратно. В настоящий момент мне достаточно время от времени быть у нее в бостонской квартире. Она готовит, я играю во что-нибудь с Чарли. Если есть где-либо что-то похожее на родной мне угол – то он там, в Бостоне.
В один из моих приездов я получил от Кэролайн особенный подарок – полиэтиленовый мешочек со стаканчиком с символикой отеля «Ритц-Карлтон». На нем были отпечатки моих пальцев.
– Уничтожь его, – сказала Кэролайн.
Как, ведь это последняя вещь, которой касалась моя мать.
– Уничтожь его, – несколько раз повторила Кэролайн.
Но я так и не послушался.
Конечно, раскрыть душу перед Кэролайн до конца я не могу. Есть у меня мрачные семейные секреты: что мы, Трумэны, иногда удержу не знаем и что смерть Боба Данцигера и Мартина Гиттенса – наших рук дело. Не хватает у меня духа рассказать ей, что я до сих пор слышу в ушах звук, с которым дубинка опускается на череп Гиттенса, слышу, как он, неслышно крича, захлебывается в воде.
Я понимаю: нельзя остаться с Кэролайн и не рассказать ей все. Но если я ей все расскажу – разве она со мной останется?
Пока что я не готов отказаться от Кэролайн. И потому – молчу.
В августе Кэролайн вместе с Чарли наконец-то приехали в Версаль, и мы сняли дачный домик у озера. Кэролайн полюбила озеро так же страстно, как некогда моя мать. Когда я любуюсь на плавающую Кэролайн, у меня ощущение, будто она здесь на месте, озеро приняло ее. И мне вспоминается моя мать на надувном матраце – молодая, веселая, беременная мной.
Помню, однажды Кэролайн, стоя по пояс в воде и вбирая глазами чудесный вид окрестностей, сказала:
– Здесь замечательно. Все так чисто, так дивно чисто!
– Даже в самом чистом месте нужен прокурор, – заметил я. – Перебирайся к нам.
Она рассмеялась.
– Это все равно что на Марс переселиться!
– Лиха беда начало, – сказал я.
А что стало с моим отцом? Убийство Данцигера по-прежнему лежит у него на душе. Он сумел снова завязать с пьянством, хотя внутреннего покоя обрести уже не смог.
