года. В Одессе, Николаеве, Елизаветграде, Полтаве и других центрах Украины большевики не имели собственных организаций даже в середине июня. В Баку, Златоусте, Бежецке, Костроме большевики отделились от меньшевиков только в конце июня»4.
В двух столицах события развивались быстрее. Однако, согласно словам одного видного большевика, в Московском совете в первой половине марта «все вопросы решались Исполнительным комитетом и пленумом Совета без деления на фракции... Ни одной организованной фракции не было; рабочие не любили фракционную работу. Это чувство было сильным не только среди беспартийных, но и среди товарищей по партии»5.
В Петрограде, где фракционная борьба велась максимально остро, этот вопрос решался более сложно. Но, несмотря на антагонизм правого и левого флангов и деление фракций на подфракции, результат в Петрограде был тем же самым: влияние партий на работу Совета было ничтожным. А большевики были готовы к оказанию такого влияния меньше, чем кто бы то ни было. Им еще нужно было осознать себя духовно и политически.
Первые попытки оказать давление на Совет создавали впечатление случайности, необязательности, «искривления линии». Сначала большевистская организация не имела «конкретного ответа на вопрос об организации правительства»6. 28 февраля Центральный комитет партии большевиков призывал рабочих и солдат немедленно «выбрать своих представителей во Временное революционное правительство, которое должно быть создано под защитой восставшего революционного народа и армии». Этот туманный призыв не имел никаких последствий. В Исполнительном комитете Совета «никто и не упомянул о правительстве советской демократии, несмотря на большевистский манифест, вышедший накануне»7. Все, даже большевики, были удовлетворены своим правом исключать из Временного правительства одиозных личностей.
Даже такой твердый большевик, как Сталин, говорил на партийной конференции 27 марта:
«Фактически Временное правительство создано для того, чтобы закрепить завоевания революционного народа. Совет рабочих и солдатских депутатов мобилизует силы и осуществляет руководство; Временное правительство пусть неохотно, со скрипом, но закрепляет завоевания, которых народ уже добился фактически. У такой ситуации есть как отрицательные, так и положительные стороны: в настоящий момент нам невыгодно торопить события и идти на разрыв с буржуазными слоями, которые рано или поздно неизбежно сами порвут с нами».
Позже Троцкий осуждал за это Сталина. Он заявлял, что, пока Ленин не приехал из-за границы, Сталин был всего лишь «обычным революционным демократом».
В такой форме большевизм мог быть только более радикальной частью общего социал-демократического фронта, какой и оставался вплоть до приезда Ленина. На Петроградской городской конференции меньшевиков в начале марта обсуждался вопрос об объединении с большевиками. На конференции большевиков в марте Сталин склонялся к принятию предложения Церетели, поскольку «заглядывать слишком далеко вперед и ждать расхождений было бы неправильно»; эти расхождения можно будет «преодолеть внутри партии». Сначала в военном вопросе «большевики, собственно говоря, не выдвигали независимой программы». Сталин говорил буквально следующее: «Один лозунг «Долой войну!» абсолютно бесполезен как практическое средство». В середине марта из Сибири вернулся Каменев. Вместе со Сталиным они руководили большевистской фракцией в Совете и издавали центральную газету «Правда». Однако это не привело к созданию пропасти между большевиками и центристским руководством Совета; скорее наоборот. «Правда» потеряла свою обычную демагогическую окраску. Даже в жгучем вопросе о войне она утверждала: «Война будет продолжаться, потому что германская армия еще не последовала примеру русской армии и продолжает подчиняться своему императору»; в таких условиях для русских солдат «возвращение домой было бы политикой не мира, а рабства, политикой, которую вольный русский народ отвергнет с негодованием». Газета защищала необходимость «ответа пулей на пулю и снарядом на снаряд» и призывала не позволять «никакой дезорганизации военных сил революции». Требуя начать переговоры, чтобы «найти способ покончить с мировой войной», «Правда» постоянно настаивала на том, что «до тех пор каждый должен оставаться на своем посту».
Все это мало чем отличалось от официальной позиции большинства меньшевиков и эсеров. Действительно, примерно в то же время (в конце марта или начале апреля) «состоялось общее совещание меньшевиков и большевиков, на котором то и дело затрагивался вопрос об объединении». Еще раньше в Москве «на партийной конференции [большевиков. – Примеч. авт.] среди прочих рассматривался и вопрос о возможности объединения с меньшевиками, поскольку в провинции существовало сильное стремление к этому»8. Переговоры об объединении шли до тех пор, пока из-за границы не вернулся Ленин, быстро положивший этому конец. В то время Ленин иронически говорил, что знает только двух настоящих большевиков: себя и жену.
Но приписывать лично Ленину последующее изменение курса большевиков было бы неверно. Одному человеку не под силу вызвать столь резкое изменение линии всей партии. Некоторым пролетарским слоям Петрограда нравился дух старой «Правды», ее «непоследовательный, примитивный, но левый», как говорил Троцкий, или хаотический, «демагогический и погромный» тон, как говорил Суханов.
Шляпников писал: «15 марта, когда вышел первый номер обновленной «Правды», стало днем триумфа группы оборонцев. Весь Таврический дворец облетела новость: наконец-то разумные и умеренные большевики одержали победу над экстремистами... Когда этот номер «Правды» дошел до фабрик, он вызвал полное замешательство у членов нашей партии и сочувствующих и саркастическое облегчение у наших оппонентов. Озлобление в некоторых районах было огромным. Узнав, что «Правду» захватили три ее бывших редактора, только что вернувшиеся из Сибири, пролетарии потребовали, чтобы их исключили из партии»9.
Конечно, Шляпников видел этих «пролетариев» сквозь собственные очки. Есть пролетарии и пролетарии. О прежней, «дореформенной» «Правде» Каменев говорил Суханову, что «она была абсолютно недостойной по тону, неприемлемой по духу и пользовалась скверной репутацией»; «даже в наших рабочих кругах были ею сильно недовольны». Но, естественно, существовали и другие рабочие круги, довольные «бешеными статьями, игравшими на необузданных инстинктах». Квалифицированные рабочие – это одно, а неквалифицированные, только что попавшие на фабрику, – совсем другое; это примитивная и пестрая толпа, живущая главным образом чувствами и импульсами.
Во всех капиталистических странах наряду с пролетарским demos [народ (греч.). – Примеч. пер.] существовал пролетарский ochlos [толпа (греч.). – Примеч. пер.], огромная толпа деклассированных, хронических нищих, люмпен-пролетариев, которых можно считать «капиталистически избыточной резервной армией промышленного труда». Как и пролетариат, этот слой является продуктом капиталистической цивилизации, но он отражает разрушительные, а не созидательные аспекты капитализма. Угнетенный и эксплуатируемый, он полон горечи и отчаяния, но не имеет ни традиций, ни того стремления к новому сознанию, новым законам и новой культуре, которое отличает истинного, «потомственного» пролетария.
В России сильнее всего развивались именно разрушительные, хищнические аспекты капитализма, а созидательные, наоборот, тормозились. Это сопровождалось катастрофическим ростом «охлоса», огромной массы бродяг, лишенных корней. Временами ложно идеализировавшаяся (как в ранних рассказах Горького), эта толпа была
