делать?
— Не трепыхаться и подчиняться исправно, — непререкаемым тоном сказала Ялина. — Раз она возжелала тебя сделать «гостем» — еще поживешь. А когда ей надоешь, глядишь, и в живых оставит, в замке пристроит, если ее ублаготворишь... Так что готовься. Она послала гонца к графине Ралу, есть у нее такая закадычная подруга, года два уж вместе развлекаются...
— Да, она мне говорила...
— И не разобъяснила, чего будет?
— Да нет...
— Ну конечно, что тебя раньше времени полошить... Она ведь с мужем приедет, а господин граф пользует и женщин, и мужчин одними «бадахарскими штучками». Позовут тебя, меня, еще других — и начнется веселье на пару-тройку деньков. С собой они и Шалуна приведут...
— Это еще кто?
— Ты у нее в спальне картины разглядывал?
— Ну, немного...
— Может, видел такую, где здоровенный псище бабу понуждает?
— А ведь видел... На другой, мне показалось, она же, только там не пес, а черный жеребец...
— Ага, Мрак. И баба, точно, одна и та же — графиня Ралу. Ты не бойся, Мрак только женщин жулькает, а вот Шалун — и женщин, и мужиков, и графа тоже. Чего кривишься? Сам попробуешь. А картины обе в позапрошлом году малевал худог из столицы. Славный какой-то, дворянин по рождению. Привезли его ночью, тайно. Пообещали две пригоршни золота, он и поверил, соблазнился, дуралей старый. Кто б его живым отпустил? Чтобы проболтался в столице? В Кровавое озеро сбросили, но сначала отравили за ужином — маркиза сказала, что столь известного мастера негоже убивать как простого мужика. Но сначала подождали, чтобы он еще две картины сделал — для маркизы и для графини. Вот такая у нас развеселая жизнь, привыкай к ней заранее, чтоб потом не ерепениться. Ты что смотришь жалостно, как пьянчуга на пустой последний жбан? Не помирай прежде смерти, Мрак тебя не отпробует, он только женщин жулькает. Шалун — другой расклад, но, говорю тебе с полным знанием дела, и к Шалуну можно притерпеться, это поначалу тягостно... У Лекаря всякие мази есть, чтобы не болело ни там, ни сям. Я-то и с тобой жулькаться буду, когда окажемся не заняты маркизиной службой. Ты мне по нраву, ты симпотный, с тобой будет приятно не просто для потешения маркизы с графиней, а для услады души...
Ялина говорила не злорадно, дружески даже, но Тарик ее сейчас ненавидел — за то, что с улыбочкой тянула его в ту грязь, где с головой бултыхалась сама... К его радости, она встала:
— Ну, пойду уж, а ты хорошенько подумай, как привыкать будешь, потому что тебе дороги назад нету: запрягли — так тяни воз, чтобы кнута не отведать...
Не оглядываясь прошла к двери и дернула рядом с ней какой-то шпенек. Слышно было, как в коридоре звякнул колокольчик, словно в вату завернутый — толстенная дверь гасила звуки. Ее кто-то выпустил, щелкнул замок, и Тарик остался один посреди тишины. Сел на кровать, стиснул руками голову. Мыслей было столько, что они путались, мешая друг другу, но над всем господствовал тоскливый ужас.
Отчего-то сразу верилось, что Ялина не врет, не запугивает его по наущению хозяйки, чтобы сделать сговорчивее, что здесь и в самом деле потаенно для большого мира происходит все то, о чем она рассказала. До чего хорошо и приятно было читать вечером жутики, растянувшись на постели, в покое и уюте, грызя орешки, прихлебывая фруктовое питье, кусая коврижку, но оказаться наяву посреди жутика, достойного пера Стайвена Канга... Жуть пробирает до костей...
Вот только нет подавленности, безнадежности, нет и все тут! В нем помаленьку росло и крепло что-то вроде яростной решимости бороться до последнего. Тарик не представлял, что тут можно сделать, когда ничего сделать нельзя, но воля к борьбе поднялась из глубин сознания, переполняя всего, и он готов был драться неведомо как и неведомо с чем...
И тут что-то произошло!
Он не смог бы это описать обычными человеческими словами, как до сих пор не мог описать, каким образом ему удается делать невидимыми стены, но оно, бесспорно, случилось.
Когда ярость и решимость переполнили его настолько, что голову и все тело, от пяток до кончиков пальцев, распирала непонятная жгучая боль, он словно собрал эту неведомую силу в невидимый комок и не руками, а как-то еще швырнул его в сторону двери, целя в замок...
И раздался явственный железный хруст, лязг, скрежет!
Еще не веря, Тарик на цыпочках подбежал к двери и, затаив дыхание, с замиранием сердца потянул на себя длинную фигурную ручку из начищенной бронзы. Дверь на ладонь отошла в комнату.
Массивный язычок замка словно бы провалился внутрь, будто вместо отлаженного механизма повстало скопище хлябкающих железок.
И никто из коридора не ворвался, а значит, там никого и нет. В самом деле, зачем оставлять на ночь караульного, если дверь может выломать только сказочный великан, а замок крепок и надежен? Болван, есть же способ безошибочно убедиться...
Не прикрывая дверь, — и вдруг замок сам собой придет в исправность и защелкнется, хороня всякую надежду на спасение! — Тарик вмиг убрал ее. Коридор был пуст, скупо освещенный настенной лампой...
Некогда раздумывать и удивляться, нельзя терять времени! Железные потроха замка оказались горячими, едва ли не раскаленными, и палец припекло, едва не обожгло, и эта боль доказывала: не сон, явь! Собрав денежки в кошельки, Тарик запихал их в карманы и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Чутко прислушался: покойная тишина, не долетает ни звука — ну да, время позднее, обитатели замка отошли ко сну, кто бы поставил в барском доме ночного сторожа с наказом неустанно бдить, зачем? Так, осмотримся...
Слева, в торце коридора, на который он прежде не обратил внимания, — высокая дверь, двустворчатая, в резных панелях, явно парадная. Не годится — безрассудно выходить через главное крыльцо, словно гость, из-за бессонницы решивший побродить вокруг замка...
Замысел был нехитрым, но никакого другого все равно не имелось. Подойдя к двери в кабинет, Тарик осторожно потянул ее на себя, и она подалась с пронзительным визгом — казалось, разнесшимся по всему замку и далеко вокруг, так что Тарик замер и втянул голову в плечи, словно черепахиус под панцирь. Однако
