с овощами, а по морозу и с мясом. Да и сахар наш расходится по всей губернии.
Пока я сидела и отдыхала, наслаждаясь погожим деньком, сказки у Нади закончились, и опять послышался галдеж ребятни. Среди всех выделялся звонкий, командирский голосок нашей девятилетней Леночки. Иногда мы называем ее "декабристкой". И это не совсем шутка, скорее, грустный факт.
1825 год… тяжело нам дался он, особенно вторая половина. Нет, с экономикой у нас все было в порядке, наши поместья быстро набирали финансовую стабильность. Но, со второй половины года стала я замечать некоторую задумчивость в своем супруге, печаль и озабоченность. Поскольку в хозяйстве и семье было все хорошо, я связала все это с теми письмами, что стали часто приходить Андрею от бывших сослуживцев по Московскому лейб-гвардейскому полку. И я встревожилась.
Особенно, когда Андрей заговорил о возможной поездке в северную столицу. Вначале я растерялась, думала, что речь идёт о возвращении на военную службу, но не могла понять, зачем ему это? Но потом… ну надо же быть такой тупой и не помнить историю своей страны! Конечно, декабристы же! И ведь Андрей прежде служил как раз в том полку, что выйдет на Сенатскую площадь!!! И, наверняка, друзья и писали ему обо всех этих тайных обществах и планах восстания!
И я решила — не бывать этому! Костьми лягу — не пущу! Нет, я искренне и глубоко уважаю, мужество этих женщин — жен декабристов, но сама не хочу ею становиться! Может, я малодушная трусиха, но не хочу и не могу потерять любимого человека! Теперь я уже не сомневалась, что искренне люблю мужа, и что мои чувства имеют отклик и у Андрея.
Я принялась лихорадочно придумывать причины, по которым Андрей не смог бы уехать из дома в конце ноября — начале декабря. И не нашла ничего лучше, как изобразить беременность. И цветок-розу из себя. Я лежала в постели, стонала, охала, меня тошнило во всех местах дома и на улице. В доме все ходили на цыпочках, отчаянно несло с кухни мятным чаем.
Приезжал отец Василий с матушкой Ириной, беседовали со мной душеспасительно о нелегкой женской доле, которую послало небо женщинам… все это выводило меня ещё больше из равновесия. Раскусил меня только Яков Семёнович, он тоже хорошо помнил историю и важные даты. Он убедил Андрея, что сейчас немного стоит подождать с поездкой, может, потом, на Святках, и можно будет поехать.
А потом грянуло восстание, и страна затихла в ожидании последствий. Андрей был очень расстроен, ведь под репрессии попали и его друзья. Всё-таки решил поехать в столицу, чтобы лично все узнать, но тут выяснилось, что я и в самом деле беременна. И все понеслось по новой — утренняя тошнота, головная боль, слезы, обмороки. В общем, у кого-то токсикоз три месяца, у меня получился полгода. Зато теперь у нас чудная дочка Леночка. А через два года родился и сынок Мишенька.
И только лет через пять, после тех событий, Андрей спросил меня.
— Ты поэтому и не пускала меня в Петербург, что что-то знала?
Я вздохнула и ответила:
— Не то чтобы я знала, но было мне видение — ты лежишь на снегу, окровавленный, на площади в Петербурге. А ты ведь знаешь, как я боюсь всех этих видений и прочих странных способностей. Сразу вспоминаю, как бабку, Пелагею Степановну, за глаза называли. Вот и решила, что лучше ты не поедешь в столицу зимой. Зато у нас все живы — здоровы, и ты всегда будешь со мной!
Андрей засмеялся:
— Всегда, всегда! Горе ты мое! Ну, куда же я от тебя! Это я тогда ещё понял, когда ты так артистично выла на поляне, сидя с Хаськой. Оттого и злился, что ничего уже поделать не мог!
Мои воспоминания прервали чьи-то быстрые шаги. Оглянулась и увидела, что ко мне спешит моя верная служанка Вера. С возрастом она немного поправилась, но привычку бегать и ворчать на меня не утратила. Она вышла замуж за своего дружка Семку и теперь тоже могла похвастаться двойняшками-сыновьями и крохотной лапочкой-дочкой. Сейчас Вера несла в руках забытую мной на веранде летнюю шляпу из соломки и ворчала на ходу
— Ить опять забыли шляпочку-то! И тюльку с нее оборвали! Опять загорите, как чернавка! А рази ж, благородны дамы, бывают загорелыми, неча крестьянки?
Подойдя ближе, деловито сказала:
— Так приехали там за щенками Хаськиными. Вы сами пойдете выбирать?
Из-под скамьи раздалось глухое ворчание, а у меня в голове голос моего волка пробурчал.
— Нечего там выбирать, скажи, пусть отдадут парочку серых с подпалинами, других пока не отдавай. Сам ещё посмотрю, будет ли толк с них.
Передав Вере наказ, я со смешком сказала:
— Вылазь уж, отец-героин! В этот раз у тебя знатная свора получилась! Да и очередь на твоих собачат не уменьшается все равно!
Это правда, слухи о необыкновенном уме и сообразительности нашего Хаси ходили по всему нашему уезду, и многие хотели иметь щенков именно из нашего поместья. И Хаська со своей подружкой (одной и той же, между прочим!) старались выполнить задачу. Хаська вылез из-под скамьи, где дремал в тенечке, сел рядом. Я гладила его по крупной лобастой голове, с грустью отмечая, что мех становится подернутым сединой. Как я буду без него?
— Ишь, чего удумала! Маскировка это, поняла? Я же твой хранитель! А хранители живут столько же, сколько и охраняемый! Не могу же я совсем не меняться, люди не поймут. Когда придет срок, я уйду в лес, а через день-два ты вновь найдешь щенка хаски там, где я скажу.
Я прижалась к тёплому боку волка, который теперь взгромоздился на скамью рядом со мной. И мы оба смотрели вдаль.
— Ну, вот и не распускай нюни! Хорошо ведь живём!
— Хорошо — согласилась я — и не жалею ни о чем!
P.S. А Хася прожил до 80 лет!
