„лет“. Однако даже маха-пралайя является лишь временным состоянием, неизбежно сменяемым периодом воссоздания Вселенной (сварга). Во всех циклических концепциях наступление пралайи связано с катастрофическим ухудшением дхармы — морально-религиозного порядка, которое вызывает разные природные катаклизмы»[324].
Но вовсе не Будда Шакьямуни признал земную жизнь ненастоящей, иллюзорной. К этому выводу пришли задолго до него другие индийские мыслители и святые подвижники, осознавшие присутствие добра и зла в окружающем мире. Они создали логическую цепочку, состоящую из звеньев: сансара, дхарма, карма, мокша. Я надеюсь, читатель не забыл, как эти звенья взаимодействуют друг с другом. Другое дело, что Будда Шакьямуни не согласился со многими брахманическими постулатами. Он изменил содержание практически всех звеньев этой цепочки. Первоучитель вложил новый смысл в понятие дхарма, соответственно внес серьезные коррективы в содержание понятия карма, рассматривая ее как силу или энергию, порождаемую мыслями, словами и делами, а мокшу вообще ликвидировал, заменив ее на понятие нирвана, и творчески отнесся к тому, что представляет собой сансара, обозначив в ней шесть миров.
Исходной точкой для его размышлений стало представление о нравственности и основательное изменение критериев, определяющих отношения между людьми. Понятие брахман он десоциологизировал и лишил сакрального значения. Для него брахман уже не доверенное лицо богов. В его представлении это понятие относится к человеку смиренному, спокойному, воздержанному, ведущему праведную жизнь, отвергающему причинение вреда всем живым существам, выбравшему путь святости[325]. Иными словами, приближается по смыслу к понятию архат.
В. Г. Лысенко обращает внимание на важнейшую черту движения, порожденного идеями и личностью Первоучителя: «Охватив мир „оком просветленного“, Будда Шакьямуни узрел, что различие между людьми состоит не в их происхождении, а в уровне их духовного развития (это было принципиальным новшеством, отличавшим буддизм в древности от брахманизма с его приверженностью социальной и духовной иерархии сословий — варнам)»[326].
К тому, что Первоучитель открыл, нельзя подходить с упрощенной меркой и схематизировать его идеи.
Излишне говорить, что объем этой книги не позволил мне подробно останавливаться на буддийской доктрине в ее развитии. Я предлагаю читателю тезисы первоначальных идей Первоучителя по преобразованию сознания в изложении профессора В. П. Андросова. Представлю также и свою версию того, в чем Будда Шакьямуни видел выход из, казалось бы, безнадежной ситуации, в которой оказался человек (человечество).
О первом трансе, в который Сиддхартха Гаутама самопроизвольно вошел еще в детстве, я уже писал. Благодаря Удраке Каламе он усовершенствовал техническую сторону блокировки пяти каналов чувственного восприятия. Его успокоенные желания я сравнил бы со штилем еще недавно бушующего океана. Он был умиротворен и спокоен, ничто не препятствовало его раздумьям. Это первая дхьяна, обретенная Сиддхартхой Гаутамой.
Во втором трансе он словно выпрыгнул из потока мыслей. Это было, как образно представляет вторую дхьяну В. П. Андросов, «состояние остановившегося течения, замершего в одной точке; это предельная „одноточенность“ ума, его сконцентрированность на покое, убежденность в благе умиротворения»[327].
В этом его состоянии, надо заметить, все еще продолжался эйфорический восторг, возникший в предыдущем трансе.
В третьем трансе он сбалансировал в себе свое отношение к тому, что доставляет удовольствие и что отталкивает. Пребывая в полноте ума и сознания, он обрел «третью дхьяну, являющую собой абсолютное бесстрастие, сосредоточение и блаженство»[328].
В. П. Андросов выделяет суть последнего и важнейшего для понимания величия Гаутамы Будды четвертого транса: «Отринув же радость и боль, приподнятость и подавленность, Он достиг четвертого транса. Это свобода от двойцы наслаждения и боли, восторга и удрученности. Это состояние есть чистое бытие сознания, невозмутимого и равно относящегося ко всему. Это состояние вне слов, вне мыслей и вне образов. Каждое из четырех состояний дхьяны означает не только определенный внутренний настрой созерцательности, но и определенную степень непосредственного проникновения в сферу истинной реальности, пребывающей вне знаков, „как она есть“. Более всего этого нового достижения опасался бог Смерти Мара. Ибо Гаутама одерживал победу прежде всего над ним — ведь Смерть не властна над Просветленным. (…) Как часто твердят тексты, „с умом сосредоточенным, очищенным, незапятнанным, с умом, отринувшим омрачения, тонким, ловким и бесстрастным“. Он устремил свой внутренний взор к дотоле не ведомым истинам, к дотоле не познанному Закону. Эта ночь вместила в себя подлинное откровение духа, которое Он сам назвал просветлением (бодхи). Он не только узнал здесь все тайны мироздания, но и достиг окончательного освобождения от страданий и новых рождений. Он достиг нирваны. Теперь навсегда это непоколебимое состояние абсолютного умиротворения будет с Ним. Больше нет страха ни перед прошлым, ни перед настоящим, ни перед будущим. Больше нет недовольства собой, нет желаний, нет пристрастий — вот, оказывается, каково оно, пребывание Просветленным, Буддой. Нет больше отшельника Гаутамы. Есть новое существо. Оно ни бог, ни сверхбог, ни человек, ни тварь земная или подземная. Это существо — Будда»[329].
Теперь обратимся к трем стражам ночи Просветления.
В Древнем мире ночь у разных народов делилась на несколько временны́х отрезков. Так, у иудеев до Вавилонского плена (598–539 гг. до н. э.) ночь разделялась на три стражи: ночную, полуночную и утреннюю. После освобождения из плена они использовали греко-римский обычай делить 12 часов ночного времени (с 18.00 до 06.00) на четыре стражи по три часа каждая. При жизни Гаутамы Будды существовало то же деление ночного времени, что и у евреев до Вавилонского плена. Ночь индийцы тогда делили на три стражи по четыре часа каждая (с 18.00 до 06.00).
Невероятные вещи происходили с Сиддхартхой Гаутамой в ночь полнолуния месяца весак. Место, где он, духовно пробудившись, понял, как можно создать жизнь, над которой не властна смерть, сейчас называется Бодхгайя. С этой ночи он стал называться Буддой.
В первую стражу ночи Будда Шакьямуни устроил себе ретроспективу своих прошлых жизней. Понятно, что это было для него далеко не приятное зрелище, но и не мучительное. Стыд за одни его поступки перемежался с гордостью за другие его деяния, благородные и альтруистические по своей сути. Просмотр шел в убыстренном темпе. Первоучитель отважно шагнул в очень далекое прошлое, в десятки тысяч рождений и смертей и стремительно приближался к последнему рождению, как сейчас говорят, проходя через огонь, воду и медные трубы. Умирал, рождался и снова умирал… Зачем он мощь своего ума направил на перелистывание страниц книги своей судьбы?
Его целью было получить действительное знание, избавиться от неведения. Разобраться в хитросплетениях собственных перерождений — вот чего он хотел и что ему, безусловно, удалось достичь. Перемещения в круге сансары осуществляли желания, не важно какие — явные или скрытные, благородные или греховные, но именно они не давали человеку окончательно освободиться, заставляли рождаться, умирать и снова рождаться.
