Жильцы теснились здесь уже третью неделю, а несколько дней, когда наверху шел бой, так вообще на белый свет не высовывались. Дух в подвале стоял соответствующий – коптилки, сырые одеяла и одежда, моча и прочее.
Луч фонарика выхватывал из полутьмы грязные бледные лица, смотрели-жмурились без всякой приязни, даже те, кто улыбаться пытались. Лучше бы и не пытались. Барахла натащили…
Тимофей посветил на сидящего на высоком комоде пацанчика лет пяти, тот сердито замахал чумазой пятерней, заплакал.
Тимофей вздохнул:
– Вот что ты, мелкий, паникуешь? Черти пришли, а? Нет на мне рогов, нет.
Сержант Лавренко снял шапку, похлопал себя по макушке, показал пальцами рога и развел руками. Мнительного дитенка демонстрация не особо убедила, хлюпал носом напряженно. Рядом возникла молодая мама в нарочито криво повязанном платке, с тревогой обхватила малыша за плечи.
– Вот неужели тронем? – огорчился Тимофей на всякий случай по-румынски, вынул из кармана галету, обдул и вручил малому. – Эх, никакого доверия. Значит, не видели нашего бойца? Ферштейн? Пропал, говорю, солдат у нас.
Мамашка отрицательно покачала головой, пацанчик, стискивая галету, повторил ее движение. Из углов, с тесно составленных кроватей смотрели, тоже качали головами.
– Что ж такое, куда он делся? – печально бормотал Тимофей, двигаясь по проходу. – Не видели, а? Вот такой боец, убедительный. Пропал, а?
Сержант Лавренко надувал щеки, разворачивал плечи, демонстрируя, каким был потерявшийся боец, указывал в сторону двора. Пользы от этого было мало, но Тимофей особо и не надеялся, что скажут-подскажут. Смотреть вокруг нужно, как правильно учат старшие товарищи. Смотреть и соображать. Самое партизанское и следовательское дело, это да. Сколько здесь жильцов набилось? Человек шестьдесят, если считать с детьми?
Чего остановился, Тимофей и сам бы не объяснил. Печка, наверное, привлекла внимание. Такая одна на весь подвал – чугунная, литая, с завитушками. Тонкая ровная труба выведена в заложенное кирпичом окно – толково делали. Кровати стоят потеснее, несколько человек под пальто и одеялами лежат, делают вид, что спят. Рядом с печкой бодрствующие – солидного вида, немолодые, в испачканных, но хороших пальто. Под потолком лампа приличная. Буржуи, наверняка лучшие квартиры в доме занимали. Вон на толстой тетке шуба откровенно барская.
– Граждане, у нас солдат потерялся. Вот такой…
Смотрят вежливо, даже учтиво, страх прячут. Но напряжение вокруг печечки погуще тепла сгустилось, над кроватями аж висит. Тимофею захотелось перекинуть автомат под руку, но сдержался. Вынутый из кобуры пистолет за борт телогрейки заткнут, достать легко. Да и кто тут дернется? На первый взгляд даже и те «спящие» не особо бодрого солдатского возраста.
– Такой он… круглолицый. Ефрейтор, одна полоска здесь. Видели, а?..
Господин снял шляпу, показал благородную, в венчике седины лысину и, указывая головным убором в сторону выхода, заговорил. Ох как размеренно и спокойно тон держит. Ну да, с дикарем же беседует. Понятно, «мы не выходим, наверху все еще обстреливают».
– Эх, дедушка, я же не понимаю ничего, – печально сообщил Тимофей. – Что, не было здесь нашего бойца, нет?
Что-то не так. Понятно, ненавидят, но и еще… Может, это просто собственное сержантское предубеждение? Против этих шуб, печек с завитушками, вокруг которых избранные сидят? Классовое мировоззрение – оно всегда классовое. Вон дамочка лежит, с головой укрылась, на ногах башмаки сорок третьего растоптанного, а щиколотка сияет точеная, в чулке хорошем. Под койкой боты припрятаны, каблучок модный.
– Егор Дмитриевич, идите сюда, расспросите народ по-мадьярски, – позвал Тимофей. – Бабуля, я присяду на минутку? Устал, спасу нет, ноги не держат.
Тимофей пристроился между пожилой венгеркой и толстячком в щегольском полупальто, достал мятую пачку немецких папиросок. Курить вредно, кроме тех случаев, когда по службе полезно.
Прикурил от раскаленной трубы, слушал, как переводчик расспрашивает подвальных жильцов. Можно бы и не переводить. «Мы не выходим, только за водой. Русских солдат много, они одинаковые». Понятно. А живут здешние буржуи и в подвале по-буржуйски, вон как щедро печку топят. Дров под койками полно, в размер напилены…
– Что ж, пойдем, Егор Дмитриевич. Нет так нет.
Тимофей бросил окурок в печь, аккуратно прикрыл дверцу. Саперы, присевшие на пустующую койку, с готовностью встали. Да, не тот подвал. Не для нашего бойца.
Вышли на свежий воздух. Переводчик развел руками:
– Извините, братцы. Я и так, и этак – нет намеков. Боятся вас.
– Чего же нас любить. Пусть боятся. Вот что не уважают, это хуже… – Тимофей хмыкнул. – Да, нехорошо. Что ж, спасибо, Егор Дмитриевич. Идите в группу, мы здесь еще чуток глянем, снаружи окинем взглядом.
Переводчик пошел к «штабному» подъезду.
– Ты чего там курить уселся? Ты же не куришь? – вполголоса спросил сапер.
– Я, Коля, в задумчивости иной раз дымлю. По старой памяти.
– Во аксакал какой, – прищурился сапер Жора. – Было там чего? Они ведь, похоже, знают, да?
– Что-то было, и что-то знают, – согласился сержант Лавренко. – Но за что конкретное ухватиться? Не за что.
– А если вывести пару их мужчин помоложе да к стене поставить? – мрачно предложил Николай. – Они-то с нашими не церемонились.
– Мы не они. Не эсэсы и не гестапо, – напомнил Тимофей.
– Можно просто пугануть, – неуверенно сказал Жора. – Знают же, вот точно знают.
– Пугать обождем. Даже если знают. А мы-то сами что знаем? Давайте, пока вас командование за жабры не взяло, выкладывайте.
– Да чего нам скрывать?! – возмутился Николай.
– Чего было, то и говорите. Или дело дальше крутиться пойдет, папку откроют, и начнется запись под протокол. Лучше между нами порешать.
– Тима, да чего тут решать? Мы же не предатели какие, не мародеры. Так, случается мелочь всякая, у кого ее не бывает, – малость заюлил Жора.
– Давай уж конкретней, – в сердцах сказал Тимофей. – Сам видишь ситуацию.
– Ну, стоял я вчера часовым. Подваливает такая… – Жора изобразил руками нечто изящное, воздушное, но бедрастое. – Улыбается шалавно. «О, товарищщ капрал, консерв айн банка – любое удовольствие».
– И ты пошел?
– Не. Она-то… ого. А я – того… – Трезвомыслящий сапер красноречивыми жестами изобразил достоинства сомнительной мадьярки и собственные приземленные реалии. Ростом он действительно был чуть ниже сержанта Лавренко, который хоть и был гвардейцем, но очень траншейным.
– Спугнулся малость? – уточнил Николай.
– Вроде того, – не стал отпираться его товарищ. – Думаю, шибко сочная, чего она именно ко мне, а не к офицерам? Не иначе как «сифоном» наградить вздумала. Хотя мысль рискнуть была, чего скрывать.
– Не рыжая? – с подозрением уточнил Тимофей.
– Чернявая. Волос вот этак зачесан. – Жора показал на себе и отдернул руку. – Генеральского уровня дама. Не, серьезно, генеральского. И этак улыбается… сахар с медом. Я сразу подумал…
– Ты думаешь, она улыбается –
