– Что ты несешь?!
Лукас не ответил.
– Что за чушь ты несешь?!
Внезапно Ник увидел на ветровом стекле перед собой собственную слюну, и до него дошло, что он уже не говорит, а орет. Остановив машину у тротуара, Ник повернулся к Лукасу.
– А что ты хотел бы от меня услышать? – проговорил Лукас глухим дрожащим голосом, избегая смотреть в глаза отцу.
Ник не верил своим ушам.
– Что ты все-таки имеешь в виду? – проговорил он, собрав последние крупицы спокойствия.
– Ничего, – попробовал отмахнуться от него Лукас.
– И все-таки, что ты имеешь в виду?
– Откуда мне знать? Меня же там не было.
– Что с тобой происходит, Лукас? – Дворники скребли ветровое стекло, щелкало реле невыключившегося поворотника. Дождь струился по стеклам машины. Казалось, они с Лукасом спрятались от дождя в маленькой хижине, но и ту все время грозило разметать ветром. – Слушай, Люк, мамы больше нет. У тебя есть только я. Ты этому не очень рад. Я тоже. Но давай попробуем наладить жизнь в этой непростой ситуации.
– Не я эту ситуацию создал.
– Никто не создавал этой ситуации, – сказал Ник.
– Ты убил маму, – Лукас говорил так тихо, что сначала Нику даже показалось, что он ослышался.
У Ника защемило сердце.
– Не могу, – пробормотал он. – Не могу я об этом сейчас говорить. И не знаю я, что мне с тобой делать.
– Не надо со мной ничего делать…
– Нет. Так дальше продолжаться не может! – Ник дышал так тяжело, словно только что пробежал стометровку. – Слушай же. Я расскажу тебе, что случилось с матерью тем вечером. И, видит Бог, мы уже с тобой об этом говорили!..
– Нет, папа, – сказал Лукас дрожащим голосом, но с решимостью в глазах. – Мы об этом не говорили. Ты об этом только упоминал. Ты говоришь только о том, какой я пропащий, а эта тема для тебя закрыта.
В автомобиле стали запотевать стекла. Ник закрыл глаза.
– Не проходит и дня, чтобы я не думал о том, все ли возможное я сделал, чтобы спасти маму…
На глаза у Лукаса навернулись слезы.
– Ты никогда не говорил… – дрожащим голосом проговорил он.
– Большой автомобиль вынырнул, как из-под земли… – начал было Ник, но замолчал; вспоминать это ему было невыносимо больно. – Случилось то, чему суждено было случиться, Люк. Ни я в этом не виноват, ни ты…
– Это были мои соревнования по плаванию, – через несколько мгновений пробормотал Лукас.
– Не надо выдумывать никаких причин, Люк. Твои соревнования не были причиной того, что произошло.
– А я к ней так и не сходил. Потом. В больницу… – Лукас с трудом ворочал языком от нахлынувших эмоций или от марихуаны, Ник не знал, от чего именно, и не хотел знать.
– Она лежала в коме. Она уже практически умерла.
– А вдруг она бы все-таки меня услышала? – пробормотал Лукас тонким дрожащим голосом.
– Она знала, что ты ее любишь. Ей не обязательно было об этом напоминать. И вряд ли она хотела, чтобы ты запомнил ее такой, какой она лежала в коме. Я уверен, что она была бы рада, если б знала, что тебя не было в больнице. Вы с ней так хорошо понимали друг друга, словно были настроены на одну волну. Знаешь, возможно, в той ситуации только ты поступил так, как того бы хотелось ей.
Лукас закрыл лицо руками и через некоторое время заговорил, словно откуда-то очень издалека:
– За что ты так меня ненавидишь? За то, что я на нее похож, и тебе больно на меня смотреть?
– Лукас, – собрав в кулак всю свою волю и зажмурив глаза, начал Ник. – Послушай меня! У меня нет никого дороже тебя… Я люблю тебя больше собственной жизни, – хриплым голосом проговорил наконец Ник и обнял сына.
Сначала Лукас вздрогнул и поежился, а потом что-то произошло у него внутри, и он тоже обнял отца и крепко прижался к нему, как делал это совсем маленьким ребенком.
Ник чувствовал, как вздрагивает от рыданий тело его сына, но только через несколько секунд понял, что и сам трясется, рыдая вместе с ним.
27
Зазвонил телефон. Одри рассеянно подняла трубку.
– Это детектив Раймс? – медленно и отчетливо проговорил приятный женский голос.
У Одри резко упало настроение.
– Да, это я, – ответила она, хотя ей очень хотелось ответить, что детектив Раймс в отпуске.
– Здравствуйте! Это Этель Дорси.
– Здравствуйте, миссис Дорси, – сочувственным тоном поздоровалась Одри. – Как вы себя чувствуете?
– Ну а как я могу себя чувствовать после смерти Тайрона… Слава Богу, у меня осталось еще трое таких же замечательных сыновей.
– Многое в жизни кажется нам несправедливым, миссис Дорси, – сказала Одри. – Но в Писании сказано, что те, кто проливает слезы, услышат гимны радости.
– Да. Я знаю, что Господь видит наши слезы и собирает их в свой сосуд.
– Да, конечно.
– Слава Богу.
– Во веки веков, аминь.
– Мне неудобно вас беспокоить, но не узнали ли вы что-нибудь нового по делу моего Тайрона?
– Пока нет. Но мы упорно работаем, – покраснев, соврала Одри.
– Пожалуйста, не бросайте поиски!
– Ни в коем случае! – За последние несколько недель Одри вообще не думала об этом деле и была очень рада тому, что миссис Дорси ходит в другую церковь.
– Я знаю, что вы делаете все возможное.
– Это так.
– Да поможет вам Бог!
– И вам тоже, миссис Дорси.
Одри повесила трубку. Ей было очень-очень стыдно. К счастью, телефон почти сразу же зазвонил снова.
Звонила Сьюзен Каллоуэй, занимавшаяся интегрированной системой баллистической идентификации в криминальной лаборатории в Гранд-Рапидсе. На этот раз она говорила чуть-чуть в другом тоне, и Одри догадалась, что едва заметная дрожь в ее голосе – признак той степени радостного возбуждения, при которой люди, не являющиеся криминалистами-экспертами по огнестрельному оружию, визжат и бросают в воздух чепчики.
– Кажется, мы обнаружили для вас кое-что интересное, – проговорила Сьюзен Каллоуэй.
– Вы сопоставили пули?
– Да. Извините за то, что это заняло немало времени.
– Ничего страшного.
– Просто мне далеко не сразу привезли эти пули. Везти-то их было каких-то километров восемь, но разговоров было столько, словно я требую, как минимум, скальп старшего кладовщика.
Одри вежливо хихикнула.
– Ну и что эти пули? – спросила она у возбужденного технического эксперта. – Они вылетели из одного пистолета?
