был рабом. Загорелый до кирпичного цвета, одетый лишь в набедренную повязку, он возил по палубе губкой, изредка обмакивая её в наполненный грязной водой глиняный горшок. Когда раб, не вставая, переползал на новое место, чтобы продолжить свой сомнительной пользы труд, слышалось звяканье: ноги были в кандалах. От кандалов к мачте тянулась цепь. Длины её хватало, чтобы позволить узнику перемещаться по палубе, но не доставало, чтобы броситься за борт и утопиться. С первого взгляда становилось ясно, что этот человек последний раз ел досыта несколько лет тому назад.
Второй сидел на складном стуле под тентом, вытянув ноги и лениво расчесывая пятернёй длинную курчавую бороду. Судя по золотым перстням и гиматию из тонкой шерсти, это был капитан судна. На покатом животе бородача балансировала миска с виноградом, рядом со стулом примостился винный кувшин.
– Радуйся, почтенный мореход, – произнёс Кадмил, подходя. – Это твой лемб?
Бородач не обратил на Кадмила ровно никакого внимания, а только крикнул рабу:
– Вон там, у борта пятно осталось! Ещё раз пропустишь – заново всю палубу заставлю драить!
Раб, не поднимая головы, пополз на четвереньках к борту. Бородач закинул в рот горсть винограда и, жуя, буркнул невнятно:
– Ну, чего?
– Ты капитан этого судна? – терпеливо спросил Кадмил.
– Я – кивернет, помощник. Капитан – в отлучке, на берегу.
– Где именно на берегу? – Кадмил твёрдо решил, что не выйдет из себя. По крайней мере, пока не узнает, где искать Акриона.
– А Пифон его знает, пошёл куда-то пьянствовать. Поищи в портовых борделях, авось найдёшь.
– Как он выглядит?
Кивернет почесал брюхо и со смаком выпустил ветры.
– Выглядит-то капитан наш хорошо, – проворчал он, – а тебе зачем?
– Ищу раба, которого вы везли из Афин в Вареум пару месяцев назад. Это мой родич, хочу выкупить.
– Ба! – Бородач соизволил обратить взор на Кадмила. – Так ты чего, наш, что ли?
– Да, я эллин, – сказал Кадмил. – Что, не похож?
– Похож, вроде… А чего вырядился, как какой-то местный хер?
– «Среди тирренов будь как тиррен», – сдержанно процитировал Кадмил старую пословицу.
– Ну ладно, – кивернет заметно смягчился. – Так тебе, выходит, не капитан надобен. Я ж на «Саламинии», считай, первый человек. Тисанд меня зовут. Лучше капитана всё знаю. И за курсом слежу, и за картами, и учёт товара тоже веду… Помогу, в общем. Только такая помощь денежек стоит. Денежки-то есть?
Кадмил представил, как достаёт из сумки жезл, специально пристроенный таким образом, чтобы можно было выхватить за одно мгновение. Как переводит жезл на малую мощность и стреляет. Как загорается борода этого Тисанда, а сам он катается по палубе, воет и просить пощадить... Но выстрел – это скачок энергии, а скачок энергии моментально заинтересует Веголью.
Поэтому Кадмил, скрипя зубами, извлёк на свет мешочек афинских сов и помахал перед носом кивернета.
– Другое дело, – кивнул тот. – Ну, пойдём.
Он выгреб остатки винограда из миски, запихнул в рот, а миску вдруг швырнул в раба, попав тому точно в лоб. Полетели осколки. Раб повалился на спину, схватился за голову. Из-под пальцев потекла кровь: видно, рассекло кожу.
– Будешь знать, падаль, как жратву воровать! – гаркнул Тисанд. Подхватив кувшин, махнул Кадмилу: – Пойдём в трюм!
Кадмил спустился по кривенькой лестнице под палубу. Напоследок глянул на раба: не помер ли от начальственной ласки? Но раб не помер. Он сидел, взявшись за разбитый лоб, кровь заливала скулу, и во взгляде, обращённом вслед кивернету, было столько горячей ненависти, что хватило бы растопить ледяные горы Тартара.
– Ходи осторожней, – распорядился Тисанд. – Грязно тут. Коней возим часто.
Описать состояние трюма словом «грязно» было всё равно что назвать Олимп пригорком. Кадмил, в целом, представлял, как должно выглядеть место, где две-три недели кряду обитает табун лошадей, но полагал, что уборка по прибытии в порт назначения должна исправить ситуацию. Да только ситуацию никто, похоже, исправлять не собирался. Под сандалиями хлюпало. В воздухе было черно от мух, проклятые насекомые вились перед самым лицом и норовили забраться под одежду. За дощатой выгородкой натужно кашляли в несколько голосов гребцы: само собой, капитан и не думал выпускать их на берег.
Зазевавшись, Кадмил обо что-то запнулся и едва не грохнулся на днище, покрытое пахучей жижей. Мухи взвились вокруг беспокойным роем.
– Я же сказал – осторожней! – произнёс Тисанд так укоризненно, словно это Кадмил был виновен в том, что трюм загажен до предела. Оглянувшись, Кадмил увидел, что причиной его падения едва не стала походная наковальня, укреплённая на массивной колоде. Наковальня была вся позеленевшая и избитая, сверху валялись инструменты – молот и клещи. «Должно быть, здесь заковывают гребцов, – хмуро подумал Кадмил. – А тех, кто плохо себя ведёт, забивают в кандалы и отправляют драить палубу на солнцепёк, как того беднягу наверху. Интересно, много ли он украл еды, чтобы такое заслужить? Не иначе, спёр какую-нибудь плесневелую лепёшку. Да, наш друг Тисанд воистину ведёт себя, как тиррен. Как отборный тиррен».
На носу, где было почище, обнаружился закуток. Тисанд, втянув брюхо, протиснулся в дверной проём. Кадмил, брезгливо подобрав край тоги, переступил порог и очутился в тесной каморке, треть которой занимал объёмистый сундук, ещё треть – сам Тисанд, а оставшееся место вошедшему приходилось делить с утлым столиком.
Бородач приложился к кувшину, поставил его на столик и, пощёлкав огнивом, запалил подвешенную к потолку лампу. Завозился с верёвкой, что скрепляла петли на крышке сундука. Затем долго рылся в свитках, заполнявших сундучное нутро, при этом часто пуская ветры. Кадмилу было всё равно: нюх его, не справившись с ароматическим напором трюмного воздуха, утратил чувствительность.
– Нашёл! – Тисанд бросил на столик свиток. – Вот этот рейс. Сейчас глянем.
– Акрион, – сказал Кадмил. – Тот, кого я ищу. Его зовут Акрион, сын Ликандра.
Тисанд гулко расхохотался:
– Ещё скажи, как мамку его звали, ха-ха! Мы имён не записываем. Купят новые хозяева – назовут, как захотят. Ох, не могу, ха-ха-ха!
Он смеялся искренне, взявшись за бока. Лицо побагровело, живот под плащом ходил волнами. Кадмилу подумалось, что жезл, в общем-то, сам по себе отличное оружие, даже если из него не стрелять: достаточно засветить как следует этому жирному пердуну по башке.
– Если бы я платил тебе за смех, добрый человек, то уже разорился бы, – вежливо сказал
