Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 133
Бекки переселилась в больницу. Она часами расхаживала со мной на руках по коридору, а спала на одеяле, которое принесла из дому и постелила на полу рядом с моей кроваткой. Бабушка Роза молилась так истово, как не молилась с тех пор, как умер ее сын-первенец; она держала в руках Книгу псалмов и глядела на буквы, прочесть которые не умела; она зажигала свечи и давала обеты.
А дедушка Габриэль все сильнее замыкался в себе, все меньше говорил, даже радио перестал слушать. Да и что оно могло ему поведать, чего бы он сам не знал? Проклятая война проникла прямо в его дом. Что мог добавить рассказ об ужасах войны, если его дочь и внучка стали ее жертвами?
– Почему вы ничего не делаете? – приставал мой отец к доктору Каган. – Почему не лечите мою дочку? – К сожалению, больше, чем мы делаем, сделать невозможно, – отвечала доктор Каган. – Мы вводим малышке жидкости и солевые растворы, это может помочь. Но у нас нет пенициллина, лекарства кончились. Будем надеяться, они прибудут со следующей колонной.
Однако следующая колонна не смогла доехать до Иерусалима, а мое состояние все ухудшалось.
– Боже праведный, как я боялась, что нам придется сидеть по тебе шиву! – рассказывала бабушка Роза.
К ней снова вернулись ее кошмары, мучительные воспоминания, которые она годами гнала от себя; боль от смерти первенца Рафаэля заново ударила по ней с такой силой, словно она потеряла его только вчера. Боже всемилостивый, молилась она, не дай мне потерять еще и внучку!
И пока я боролась за жизнь в больнице «Бикур-Холим», а моя мама боролась за жизнь в больнице «Хадасса», Рахелика боролась за то, чтобы все в семье не рухнуло. Она разрывалась на части, ухаживая за Боазом, за сестрой и за племянницей. Опасность ее не страшила, каждый день она ходила в две больницы, расположенные неподалеку друг от друга. Бабушка Роза умоляла ее вверить меня Бекки, которая и так практически жила в больнице, а себе оставить только уход за Луной, – но безуспешно. Рахелика не находила себе места от тревоги. Некоторое утешение принесло ей полученное наконец-то письмо с фронта; она перечитывала его вновь и вновь и черпала в нем силы.
«Я люблю тебя, родная, ты мой свет в окошке, – писал ей Моиз. – Я больше жизни люблю тебя и Боаза, с которым едва успел познакомиться». Он интересовался, как поживают родные, как чувствует себя Луна и только в конце в двух словах сообщал, что он жив-здоров. Что ж, по крайней мере, за него она может быть относительно спокойна. Хорошо бы так было и на других фронтах. Увы, это невозможно: Луна до сих пор борется за жизнь, а ее дочка при смерти…
Рахелике пора было возвращаться домой, к Боазу, и она сказала Бекки, которая оставалась с малышкой все время:
– Ты непременно должна пробудить в Габриэле желание жить!
Но как? Как Бекки может пробудить в таком маленьком ребенке жажду жизни? Она сама ребенок, откуда у нее возьмутся силы вылечить Габриэлу? Где сейчас ее Эли, когда она так в нем нуждается? Он поддержал бы ее, он помог бы вернуть Габриэле волю к жизни. – Ты обязана выздороветь, – внушает Бекки малышке. – Ты слышишь, мое солнышко, моя красавица? Ты должна пить. Если с тобой что-нибудь случится, я умру, слышишь, котенок, я умру…
Она подносит бутылочку ко рту Габриэлы, но та из последних сил ее отталкивает. Тогда она смачивает, как ей сказала врач, пеленку и вкладывает влажную ткань ребенку в ротик, но Габриэла отворачивается и отказывается сосать.
Бекки не спускает ее с рук, не кладет в кроватку – она боится, что если ее худенькие руки перестанут обнимать малышку, с той может случиться что-то ужасное. Ответственность за жизнь Габриэлы лежит на плечах Бекки, а она сама ведь еще девочка, она ходила в школу, пока не началась война. Даже ее отец не может справиться с ситуацией, он плачет как ребенок, он сломлен, раздавлен от одной только мысли, что дочка может не выкарабкаться.
Когда доктор Каган узнала, что у Рахелики дома грудной ребенок, то запретила ей приходить в больницу: она может заразиться и заразить Боазико. И теперь бедняжка каждый день приходит и стоит во дворе, а Бекки берет малышку на руки и подносит к окну, чтобы Рахелика могла ее увидеть. И только потом Рахелика идет к Луне и сидит у ее кровати.
Луна не знала о состоянии Габриэлы. На семейном совете было решено ничего ей не рассказывать. Она и так просила не приносить ей ребенка, она и так была поглощена своей болью и своими неприятностями и ни о чем не спрашивала. Вот когда окончится война, когда Луна выздоровеет и Габриэла выздоровеет тоже, – вот тогда и расскажем ей, думала Рахелика. Все будет хорошо, Луна проторит дорожку к дочке, они еще наверстают упущенное.
Состояние Габриэлы все ухудшалось, и сердце Давида готово было разорваться, когда он брал ее на руки. Она больше не плакала – не было сил. Ее милое личико пожелтело от постоянной боли, в глазах читалась апатия. Малышка больше не смеялась, завидев его, не тянулась к нему, чтобы он взял ее на руки. И он не мог этого выдержать и плакал как ребенок. О господи, Бекки всего пятнадцать лет, а по сравнению с ним она стойка как кремень. Да и другие женщины семьи Эрмоза – Рахелика и Роза – мужественней, чем он. А он размякает как женщина, когда дело касается его дочери. Он не знает, за кого больше волноваться – за жену или за дочь, за кого в первую очередь молиться. И вместо того, чтобы молиться, он плачет. Не в темноте, не тайком – открыто: держит на руках умирающую дочь, прижимает к себе маленькое тельце и безутешно плачет.
Бекки спешит забрать у него Габриэлу. Она ничего не говорит, не пытается его утешить, успокоить, просто молча берет ребенка. Давид целует Габриэлу в лобик и выходит из палаты, торопливо сбегает по лестнице, почти бежит – прочь из больницы, он не в состоянии выносить этот смертный ужас, которым пропитан здешний воздух.
Из-за болезни Габриэлы ему пришлось отказаться от службы в охране и обороне, теперь он курьер, развозит на мотоцикле уведомления между постами. Он заводит мотоцикл, но вместо того, чтобы вернуться в штаб, едет куда глаза глядят. Проехать можно не везде, некоторые улицы перегорожены. Ощущение заброшенности исходит от Иерусалима. Город выглядит как после землетрясения – развалины, клубы дыма, люди бродят как тени, ища убежища от падающих с неба снарядов. Центр города обстреливают каждый день, всегда шумные и бурлящие улицы Яффо, Бен-Иегуда и Кинг-Джордж опустели. Решетки магазинов опущены, окна домов темны, никто не входит и не выходит.
Бесцельная езда не только не помогает ему – наоборот, еще больше угнетает. Он потерпел поражение, Иерусалим потерпел поражение. Арабский легион захватил Атарот и Неве-Яаков. Кибуц Бейтха-Арава возле Мертвого моря тоже покинули жители. Старый город пал, и, если не случится чудо, падет и Новый город.
Если бы через месяц после того, как я заболела дизентерией, не была проложена Дерех-Бурма[102], вряд ли я бы выжила. Как только была прорвана блокада Иерусалима, в город доставили лекарства. Постепенно мне становилось лучше, я начала есть, прибавлять в весе и, как это бывает с малышами, ко мне сразу же вернулись жизнерадостность и жажда жизни. Теперь, когда отец приходил меня навестить, я издавала радостные вопли, размахивала ручками и смеялась, а он зарывался лицом в мой животик, смешно мурлыкал, подбрасывал меня вверх и был безмерно счастлив.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 133
