деле хочу.
Гризз кивнул, глядя мне в глаза.
— И ещё… дело не только во мне. Мне ещё нужно думать о детях. С одной стороны, кажется, ты им нравишься и они тебя приняли. С другой, если из наших отношений что-то получится, я пойду против того, что хотел бы Томми для наших детей, и мне тяжело доказать себе, что это будущее включает тебя. — Я осторожно посмотрела на него.
— Ясно.
Я сглотнула.
— Я не сомневаюсь, что ты никогда не причинишь вреда ни мне, ни моим детям. Но я не знаю, достаточно ли этого. Должно быть нечто большее. Я хочу, чтобы мои дети любили и уважали тебя, но даже больше, чем это, мне нужно, чтобы ты их полюбил. А я честно не знаю, Гризз, способен ли ты на это. В то утро, когда ты возил нас на рыбалку, я следила за выражением твоего лица, когда Джейсон обнял тебя. И заметила кое-что в твоих глазах. Что-то, чего никогда раньше не видела. Что это было?
Гризз отвел взгляд и вздохнул. Он рассеянно поглаживал Рокки, глядя мимо меня. Я не думала, что он станет мне отвечать.
Наконец, дрогнувшим голосом он произнес:
— Страх. — Затес посмотрел мне прямо в глаза. — Ты видела страх, Кит.
Я никогда не думала, что услышу из уст Гризза такое признание. Никогда.
— Чего ты боишься?
— Того, что отдам твоим детям любовь, которую должен был подарить Томми. Я на самом деле верил в то, что он мой сын, и должен был любить его как сына, но не мог. Я не позволял себе этого сделать. До твоего прихода у меня был только один любимый человек. Я никогда не хотел больше испытывать такую боль, что довелось пережить от потери моей младшей сестры. И сейчас не хочу. Когда любим, мы становимся уязвимыми. Если я позволю себе любить, то перестану себя контролировать. Так случилось с Рути и с тобой. Я боюсь, что это произойдет опять, но все равно уже слишком поздно.
— Слишком поздно? Для чего слишком поздно? — Сердце бешено застучало, когда я поняла, что он собирается сказать мне, что для нас уже поздно. Что он передумал и жизнь со мной для него невозможна. Разве не это я хотела услышать — чтобы он уехал и мы могли просто жить дальше?
Меня начало трясти.
Он встал и, шагнув ко мне, сграбастал меня, крепко сжав в объятиях.
— Я уже люблю твоих детей. Люблю свою дочь. Люблю твоего сына. Я бы все отдал ради мира, где мы могли бы быть семьей, Джинни. Все.
Признание Гризза меня растрогало, и я испытала облегчение. Он отпустил меня и шагнул назад, глядя сверху вниз жаждущим взглядом, который я не поняла. Я чувствовала неловкость и не была уверена, как отреагирую, если он решит поцеловать меня. Он тоже это почувствовал и спросил:
— Поцелуй? — Прежде чем я успела ему ответить, он потянулся в задний карман джинсов и протянул мне то, что достал: — «Поцелуй Херши»?
Я поняла, что он пытается разрядить обстановку, и улыбнулась ему. Мой взгляд упал на кофейный столик, и я обнаружила там крошечные серебряные шарики. Я не раз задавалась вопросом, что это такое, но никогда не спрашивала. Это были следы его, по-видимому, нового шоколадного фетиша. У меня сжалось сердце, когда я вспомнила, как находила пустые обертки Jolly Rancher по всему дому и даже в стиральной машине. Томми обожал карамельки и, развернув их, засовывал целлофановые обертки в карманы. Я проглотила непроходящую печаль и взяла «Поцелуй».
Возвращаясь тем вечером домой, я вспоминала о признании Гризза и приступе паники, захлестнувшем меня в тот момент, когда показалось, будто его слова означают, что уже слишком поздно для нас с ним.
Вместо того, чтобы ехать домой, я направила машину в наш старый район, к Тенистому Ранчо. Когда улица, где жили Картер и Билл, осталась позади, я принялась колесить по другим еще проселочным дорогам. Хотелось подумать, так, чтобы ничего не отвлекало — ни яркие огни, ни оживленное движение города. Я вспоминала все телефонные разговоры и электронные письма, которыми мы обменивались с сестрой Мэри Кэтрин после смерти Томми. В памяти всплыл один из множества наших разговоров, самый последний.
«Чего именно ты боишься, дитя? — спросила она меня, когда я прижала телефон к уху.
— Не знаю, сестра. Думаю, я боюсь того, что могу начать к нему чувствовать. — Или того, что чувствовала всегда и сейчас не хочу признавать.
— И почему же ты этого боишься?
— Наверное, причин несколько. Я думаю, Томми не одобрил бы этого из-за того, кем был Гризз. Гризз практически всю свою жизнь делал противоположное всему тому, во что я верила, и последние пятнадцать лет провел в тюрьме строгого режима. И это мужчина, в которого я хочу снова влюбиться? Чтобы подвергнуть риску собственных детей?
С того конца телефона послышался короткий смешок.
— Я никогда не рассказывала о том, что по долгу служения в свое время часто посещала множество тюрем. На самом деле один из самых замечательных дней в моей жизни был проведен в самой знаменитой тюрьме нашей страны.
— В тюрьме? — это меня слегка удивило. — Замечательно?
— Совершенно верно. Они были худшими из худших. Там столько ненависти. Так много отвращения. Столько боли. Изгои общества. Это люди, творившие ужасные преступления и считавшие себя недостойными жизни вне этих стен. Но, что еще хуже, они считали себя недостойными прощения и любви. И в тот день мне удалось кое-что увидеть. Ты знаешь, с кем я там была?
— Нет, сестра. Не знаю.
— Я должна была провести этот прекрасный денек, навещая заключенных, с матерью Терезой. Тогда она ещё была сестрой Терезой.
Я сглотнула с трудом.
— Мы встречались с убийцами, насильниками, торговцами людьми. С мужчинами в татуировках, которые хвастались числом убитых ими людей. Один мужчина мне особенно запомнился. Он убил одиннадцать человек. Когда мы подошли к нему, я заметила в его взгляде вызов, эмоциональную броню, потому что он привык видеть вокруг лишь осуждение и ненависть. И конечно, он думал, что мы, невесты Господа, имеем полное право осуждать его. Ему было бы безразлично наше негативное отношение, потому что он был готов к нему.
— Что произошло? — Я уже начала немного беспокоиться о том, что она собиралась мне рассказать и задержала дыхание.
— Я наблюдала за тем, как к нему подошла мать Тереза. Заметила, как поначалу он замер, а потом, когда она сняла со своей шеи распятье и с любовью надела на
