Книга Детектив и политика 1991 №4(14) - Эрик Кристи

просто вымысел, а перевертыш. Такого разговора между Генеральным секретарем и председателем КГБ, который еще не был даже полноправным членом правящего Политбюро, произойти не могло хотя бы по существующей между ними служебной субординации. К тому же и участники вымышленного разговора ведут себя совсем иначе, чем можно было бы предположить в соответствии с нашим знанием. В этой паре, наоборот, Андропов — ястреб, который не до конца насытил жандармский аппетит, ибо его венгерский рецепт был принят в случае чехословацкого заболевания империи только частично. Что же до Брежнева, то ему скорее пристало чувствовать себя вполне удовлетворенным, да он и не являлся, как покажет дальнейшее правление, ненасытным диктатором. Его политическое мышление оставалось формальным, он удовлетворялся видимостью порядка там, где на самом деле был либо зрел беспорядок. К тому же принятая в Советском Союзе многоступенчатая система поступления к кремлевским вождям информации в идеализированном виде, дабы не волновать их и не ставить под удар докладчиков-горевестников, отгораживала Брежнева и его ближайших соратников от реальности. Не в пример им Андропов как руководитель тайной полиции знал ситуацию досконально, и она внушала ему страх за судьбу империи. Он знал, что империю следует укрепить изнутри, ибо как рыба гниет с головы, так и она начинает распадаться с метрополии: восточноевропейский диссент начался с хрущевской "оттепели". Поэтому следовало уничтожить все рудименты предшествующей эпохи политических колебаний и уступок. Не только индивидуально, но и профессионально он выступал сторонником крутых и решительных мер — недаром работал шефом тайной полиции, которая всегда предлагала более радикальные решения, чем могло принять партийное руководство (за исключением сталинских времен, когда "партийное" и "полицейское" совпадало). Но и личный опыт приводил его к тем же выводам. Андропов помнил Венгрию: если бы его послушались, считал бывший посол, и не поддержали Надя, никакой революции бы там не было — он и Ракоши ее бы не допустили. И вообще не было бы никаких революций, если б не XX съезд партии с его разоблачениями Сталина. Диссент в советской империи — это метастазы хрущевского либерализма, который не вырезали решительно и вовремя.

Вот почему беседа между Брежневым и Андроповым, о которой осенью 1968 года разнесся по Москве слух, наверное, действительно произошла, ибо нет дыма без огня. Однако роли в ней распределялись совсем иначе. Предложение арестовать людей по "черному списку", скорее всего, исходило от того, кто этот список составил. Иначе быть не могло. В тоталитарном государстве главный жандарм всегда больший роялист, чем король. У Андропова имелись все основания для недовольства ходом дел в подведомственной епархии. И как человек, ответственный за порядок в империи, он был совершенно прав.

Его убеждения еще более укрепились, когда оправдались страхи.

В день оккупации Чехословакии на площади Республики в Бухаресте Николае Чаушеску, отказавшись подчиняться Верховному командованию Варшавского пакта и участвовать в карательной экспедиции против провинившейся страны, произнес с балкона пламенную антисоветскую речь перед многотысячными толпами своих подданных:

— Говорят, будто в Чехословакии возникла угроза контрреволюции. А завтра найдется, пожалуй, кто-нибудь, кто скажет, что контрреволюционные тенденции проявились и у нас здесь, на этом собрании. Но мы ответим всякому: румынский народ никому не позволит посягнуть на территорию своего отечества. Взгляните! — и Чаушеску указал на стоящих за его спиной соратников. — Здесь перед вами весь наш Центральный Комитет, Государственный совет, правительство… Будьте уверены, что мы никогда не станем предателями отечества, предателями интересов нашего народа.

А спустя еще несколько дней, в воскресенье 25 августа, прямо на Красной площади состоялась демонстрация в защиту Чехословакии, все восемь участников которой были мгновенно схвачены агентами КГБ и приговорены к различным срокам наказания. С этой, собственно, демонстрации и началось в Советском Союзе движение-диссидентов, для ликвидации которого Андропову понадобилось целое десятилетие. Нет худа без добра — в борьбе с внутренней крамолой Комитет госбезопасности отточил, усложнил и усовершенствовал свой инструментарий.

Андропов не отказался от Wilde Dressur, но ввиду дискредитации КГБ после смерти Сталина и ограничений, наложенных на его деятельность, соединил ее с Zahme Dressur. Он мастер одновременно обоих способов жандармской дрессировки.

Куда сложнее и опаснее обстояли дела на Востоке, где спустя полгода после оккупации Чехословакии взорвалась наконец та самая пороховая бочка, о которой Андропов безуспешно пытался поговорить с крымскими татарами, — настолько этот вопрос его волновал. В кровавых столкновениях с китайцами на реке Уссури участвовали пограничные войска, которые находились в ведении председателя Комитета государственной безопасности. Похоже, это была проба сил, предпринятая Андроповым и также пресеченная кремлевскими прагматиками: в сентябре 1969 года советский премьер Алексей Косыгин предпринял неожиданную поездку в Пекин, где встретился с китайским коллегой Чжоу Эньлаем и договорился о перемирии.

Как раз в это время в Москве возник анекдот о самом страшном сне, который приснился Брежневу: сидит чех на Красной площади и китайскими палочками ест еврейскую мацу. Такой сон — не личный кошмар Брежнева, а коллективный сон советской империи, которая свой страх перед возмездием принимает и выдает за оборонительный страх перед агрессией. Это панический страх России перед покоренными народами — страх палача перед жертвами, хозяина перед рабами, мания преследования у преследователя. С таким же успехом и даже скорее, чем Брежневу с его формальным мышлением, такой сон мог присниться Андропову, благо сразу после захвата Чехословакии он, по-видимому, впервые в своем воображении примерил на себя имперскую корону. Иначе чем еще объяснить, что он поспешил отмежеваться от чехословацкой акции и ее последствий, распустив по Москве слух о разговоре с Брежневым, где приписал партийному шефу собственное предложение, а себе — прагматический (либо, наоборот, формальный — все зависит от того, как посмотреть) отказ от дальнейших репрессий.

Позднее Андропов неоднократно будет пользоваться испытанным приемом переноса с больной головы на здоровую. Вплоть до захвата Афганистана в Рождество 1979 года, одним из инициаторов которого он был во время тяжелой болезни Брежнева, но который он тем не менее, ничтоже сумняшеся, полностью ему приписал. Главному советскому жандарму, если он хотел когда-нибудь стать кремлевским вождем, нужна была про запас репутация либерала.

Жан Зиглер

ПАДЕНИЕ ДОМА КОППОВ

Жан Зиглер — профессор социологии университета и института по изучению