Уцелевшие прятались в нише и, казалось, кожей чувствовали свет фонарей. Али насчитала семерых, причем двое были совсем молодые. Хейдлы молчали и шевелились только тогда, когда на кого-то слишком долго светили.
— Тут все? — спросил Айк.
Ему указали еще на одну кучку — одиннадцать или двенадцать хейдлов жались у протоки. Они отворачивали лица от света, а матери старались прикрыть детей.
Кожа у них была блестящая. Когда они двигались, шевелились шрамы и татуировки.
— Вот так толстухи! — сказал Уокеру солдат.
Некоторые и впрямь были тучными. Или, точнее, у них была стеатопигия — большие жировые отложения на ягодицах — и огромные груди. Али они показались похожими на «неолитических венер». В глаза бросались нависшие брови и низкие лбы — и ей по-прежнему было трудно воспринимать их как людей.
— Они считаются священными, — сказал Айк. — Они неприкосновенны.
— Прямо-таки девственницы-весталки, — ухмыльнулся Уокер.
— Как раз наоборот. Матери. Беременные и недавно родившие. И их дети. Хейдлам известно, что они вымирают. Это сокровище их расы. Если женщина забеременеет, ее помещают в такую вот общину. Нечто вроде гарема. Или скорее монастыря. О них заботятся, их охраняют и чтят.
— Ну и?..
— Хейдлы — кочевники. У них бывают сезонные миграции. Когда они передвигаются, каждое племя держит своих женщин в середине — чтобы защитить.
— Ничего себе — защита! — влез какой-то солдат. — Мы из их следующего поколения наделали котлет.
Айк промолчал.
— Погодите, — сообразил Уокер. — Ты говоришь, что мы пересекли середину их каравана?
Айк кивнул.
— То есть с двух сторон идут самцы?
— Такое уж везение, — ответил Айк. — Гнилое. Думаю, не стоит ждать, пока они сюда явятся.
— Ладно, — сказал Уокер. — Ты посмотрел, теперь нужно с этим кончать.
Но Айк вошел в толпу хейдлов.
Али не расслышала полностью, что он говорил, только заметила, что он то возвышал, то понижал тон и иногда прищелкивал языком. Женщины-хейдлы удивились, солдаты, державшие их под прицелом, тоже. Уокер метнул взгляд на Али, и ей вдруг стало страшно за Айка.
— Если хоть кто-то попытается бежать, — приказал Уокер, — открыть огонь по всем сразу.
— Но там же Эль-Капитан, — заметил кто-то.
— По всем! — непреклонно ответил Уокер.
Али отодвинулась от полковника и приблизилась к Айку, находясь прямо на линии огня.
— Вернись! — прошептал Айк.
— Это не ради тебя, — солгала она, — а ради них.
Хейдлы тянули руки, чтобы потрогать Айка и Али. Жесткие ладони, обломанные заскорузлые ногти. Айк присел на корточки. Али позволила хватать себя за руки и нюхать. Особый интерес у хейдлов вызвало тавро Айка. Одна старуха с бельмами на глазах держала его за руку. Она поводила пальцами по рубцам и что-то спросила. Когда Айк ответил, отпрянула, как будто в отвращении. Потом зашептала что-то остальным; хейдлы засуетились, затолкались, стараясь от него отодвинуться. Айк, сидя на корточках, опустил голову. Он попытался произнести еще несколько фраз, но их страх только усилился.
— Что ты делаешь? — спросила Али. — Что ты им сказал?
— Свое хейдлское имя.
— Ты говорил, что его запрещено произносить вслух.
— Было запрещено, пока я не ушел от племени. Теперь я хочу узнать, насколько плохи мои дела.
— Они тебя знают?
— Они знают про меня.
Судя по отвращению хейдлов, Айк доброй славой не пользовался. Даже дети его боялись.
— Хорошего мало, — сказал он, глядя на солдат. — Оставаться здесь нам нельзя. А если мы уйдем…
Тут Уокеру по рации сообщили, что два контейнера наконец вскрыты, и Шоут включил линию связи. Али видела по лицу полковника, что ему хочется отделаться побыстрее.
— Ну, довольно, — заявил он.
— Оставьте их здесь, и все, — попросила Али.
— Я человек слова, — ответил полковник. — Это ведь ваш приятель Крокетт установил правило: «пленных не брать».
— Полковник, — сказал Айк, — убивать хейдлов — одно дело. Но среди них есть человек. Если ее пристрелить, это будет убийство, верно?
Али не поняла — блефует он, чтобы протянуть время, или имеет в виду ее. Айк пробрался между хейдлами и схватил за руку самку, которая пряталась позади других. Та взвизгнула и укусила его, но Айк все же выволок ее наружу за руки и приподнял. Али не смогла ее разглядеть. Хейдлы уцепились самке за ноги; Айк отшвырнул их и попятился.
— Бежим, — сказал он Али, — бежим, пока можно.
Хейдлы пронзительно завопили. Али не сомневалась, что они сейчас бросятся за Айком и попытаются вернуть самку.
— Вперед! — крикнул Айк, и Али побежала к солдатам.
Они расступились, пропуская ее, Айка и пленницу. Али споткнулась и упала. Айк налетел на нее.
— Именем Господа, — возгласил Уокер, — огонь!
Солдаты открыли огонь. В небольшом гроте шум стоял оглушительный, и Али закрыла уши ладонями. Расстрел занял меньше двенадцати секунд. Несколько контрольных выстрелов — и огонь прекратился. В воздухе повисла вонь от газов. Али слышала, что одна женщина еще кричит, словно ее ранили или пытают.
— Давайте сюда. — Солдат схватил ее за руку. Он явно за нее беспокоился. Али помнила его по исповеди. Кальвино, итальянец, молодой жеребчик. На совести у него беременная подружка, воровство и еще кой-какие грешки.
— Но Айк…
— Полковник велел, — сказал солдат, и Али увидела, что у задней стены грота происходит какая-то разборка; Айк тоже был там. В углу лежали жертвы побоища. «И ведь просто так, без всякой причины», — подумала Али. Она позволила солдату утащить себя вниз и провести через водопад.
Несколько часов она ждала у водяной завесы. Всякий раз, когда оттуда выходил солдат, Али спрашивала про Айка. Солдаты отводили глаза и не отвечали.
Наконец появился Уокер. Позади него под охраной солдат шла спасенная Айком девушка.
Руки ей привязали к туловищу, рот заткнули. Кисти обмотали скотчем, вокруг шеи, как поводок, прицепили колючую проволоку, ноги опутали кабелем. Кожа была в порезах и покрыта запекшейся кровью.
Но шла она, словно королева. Голая, как чистое небо.
Она — не хейдл, поняла вдруг Али.
Зная, что человеческое тело существует в настоящем его виде сто тысяч лет, Али сосредоточила внимание на форме черепа. Череп был современный, человеческий. Кроме него, почти ничто не выдавало принадлежности девушки к человеческой расе.
На нее устремились все глаза, но ее это не волновало. Пусть смотрят. Пусть трогают. Пусть делают, что хотят. Каждый взгляд, каждое оскорбление поднимает ее еще выше.
