Книга Ведьмы. Запретная магия - Луиза Морган

Война для Вероники закончилась в день высадки союзных войск в Европе, 6 июня 1944 года. Когда пришла весть о смерти Филиппа, Елизавета отправила ее домой, в Свитбрайар.

– Вы храбро служили нам, моя дорогая. Мы с королем благодарны вам.

Хрупкая королева держалась прямо, как всегда, хотя на ее лицо легла тень усталости, а глаза окружали новые морщины, тонкие, как жилки на дубовом листке. Вероника пыталась протестовать, но слабо:

– Мэм, разве я не буду нужна вам?

– Мы сможем справиться с оставшейся работой. Вы понесли ужасную потерю и должны быть со своей семьей.

Вероника слишком устала, чтобы спорить. Хотя битва за Францию продолжалась, она собрала свои вещи и попрощалась с ведьмами. Роуз пожала ей руку. Олив внимательно посмотрела на нее и сказала:

– Не отворачивайтесь от колдовства, Вероника.

– Я решила, что оставлю это теперь, когда наша работа выполнена.

– Вам это никогда не удастся.

– Что вы имеете в виду?

– Со временем узнаете. И я надеюсь, что вам будет кого обучить. Дочь, которая продолжила бы ваш род. Нас слишком мало.

Вероника кивнула, и Олив заключила ее в крепкие объятия, которые ознаменовали конец их совместной службы королеве.

С корзиной, небольшим чемоданом и Уной Вероника села в поезд на Черинг-кросс. Из окна купе она видела, как остаются позади развалины Лондона…

Яго встретил ее на железнодорожной станции Стэмфорд. Он настаивал на том, чтобы взять у нее из рук корзину, пока они шли к «даймлеру», но Вероника возразила, что она слишком тяжелая.

– Просто вы думаете, что это я слишком стар, – благодушно ответил Яго.

– Конечно же нет, – ответила Вероника.

И все же она нашла, что Яго постарел. Его волосы побелели и стали тоньше: Вероника видела розовую кожу головы, просвечивающую сквозь серебристые пряди. Он ходил чуть согнувшись и неловко, как будто у него болели ноги. Девушке хотелось взять его под руку, пока они шли через станцию к автостоянке, но она сдержалась. Положив вещи в багажник, Вероника открыла заднюю дверь «даймлера» для Уны, а сама устроилась рядом с Яго.

– Лучше бы вам сесть сзади, – сказал он.

– Кто теперь знает, что лучше… Война изменила все даже в Букингемском дворце.

Яго согласно кивнул.

– Как дела в Свитбрайаре? – спросила Вероника.

– Он изменился.

– Говорят, скоро все закончится.

– Никогда бы не подумал, что это так долго продлится.

Вероника взглянула на Яго сбоку и с грустью заметила, как обвисли его щеки и подбородок, какой жилистой и морщинистой стала шея. Вероника не знала, сколько ему лет, и не решилась спросить. Вместо этого она выпалила:

– А мы знаем, сколько лет Иниру?

Рот Яго скривился в ухмылке, и Вероника от смущения заерзала на месте. Он, похоже, понял, как она додумалась до этого вопроса.

– Ну, – добродушно начал он, – Иниру необычайно много лет, как для коня. Ему было два года, когда он попал в Морган-холл с вашей бабушкой. Значит, ему больше пятидесяти.

Вероника повернулась, ошеломленно глядя на него:

– Яго, это невозможно!

– Думаете, мне память отшибло?

– Нет, но…

– Долгая жизнь, – спокойно сказал Яго. – Возможно, вы понимаете, почему это.

– Он был фамильяром моей матери.

– А Уна – ваш.

Вероника глубоко вздохнула и откинула голову на спинку сиденья.

– Ты второй человек, который говорит это.

– Это же очевидно.

Уна гавкнула с заднего сиденья. Вероника и Яго рассмеялись.

– Я не знала, что бывают подобные вещи. Так много всего, о чем я не знала…

– Зато сейчас знаете.

– Да. Но, Яго, знание – это не всегда благословение.

– Это тяжело. Некоторых вещей лучше не знать.

* * *

Вероника вздохнула с облегчением, увидев отца, который, хоть и был теперь прикован к инвалидному креслу, в остальном не изменился. Кресло отчасти облегчало его состояние, и он был очень рад возвращению дочери, хотя мало говорил об этом.

В маленькой столовой он устроил место памяти Томаса: поставил его армейский портрет, разложил ленты и медали и повесил на стене в рамочке его патент на офицерский чин. Вероника, прежде чем отправиться в свою комнату, задержалась там. Лорд Давид присоединился к ней.

– Томас был прекрасным мальчиком. Хорошим сыном. Он мог бы стать викарием или ученым.

– Это разбивает мне сердце, папа́.

– И мне.

Лорд Давид взял ее руку, некоторое время подержал и поднес к губам. Вероника удивленно взглянула на него и увидела в его глазах непролитые слезы.

Ей хотелось опуститься рядом с отцом на колени, обнять его за плечи, поцеловать в лоб. Но ничего этого она не сделала. Он никогда бы не простил себе, если бы выказал слабость, поэтому она только сказала:

– Я отнесу свои вещи, а потом не выпить ли нам хересу в память о Томасе? И ты расскажешь, как обстоят дела с госпиталем.

Лорд Давид кивнул, не поднимая глаз. Она понимала, что он не доверяет своему голосу. И они до сих пор еще не говорили о Филиппе…

Она тяжело поднималась по лестнице, чувствуя себя так, словно за те четыре года, что провела вдали от дома, постарела на двадцать лет.

Вероника не была готова к воспоминаниям, которые обрушились на нее, когда она открыла дверь в свою старую спальню. Она вошла и поставила чемодан и корзину на пол. Уна, наклонив голову набок, смотрела, как Вероника подошла к кровати и села, как погладила покрывало, вспоминая, что чувствовала в ту далекую ночь.

Так много случилось с тех пор, как они с Валери лежали здесь, пока бомбы падали на Лондон, а мир, который они знали, превращался в руины. Так много людей пострадало. Слишком много погибло. И на ее счету было много хороших поступков – и один ужасный.

И все же она помнила, что чувствовала, когда была молодой, невинной, полюбившей впервые. Она помнила, какими сильными были руки Валери и какими сладкими – его прикосновения. Ее тело таяло от его тепла и бунтовало, если она отстранялась от него.

Бедный Филипп ничего не знал о такой страсти и теперь уже не узнает…

Она была не единственной молодой англичанкой с перспективой пожизненного вдовства, и в этом виделось некое утешение. Они, вдовы военных, могли бы стать сестрами. Они бы узнавали друг друга при встрече, знали, сколько среди них бездетных и одиноких, сколько проживает в деревнях и городах. Они бы вместе искали занятия, позволяющие скоротать годы одиночества, например обучение чужих детей.