– Я не помню. – На его лице появился легкий оттенок лукавства, глаза забегали. – Я об этом не думаю.
– А мне кажется, думаете. Вы подсыпали им в питье снотворное. Вам нужно было, чтобы они вели себя тихо и не двигались.
– Мне пришлось. – Монти надул щеки, потом выпустил воздух. – Они не хотели понимать, что они плохие. Потом… Потом-то они поняли. Когда мы смыли с них все плохое. Я налил ванну, теплую, хорошую. В холодной воде неприятно. Я не хотел, чтобы они замерзли, одежду-то я с них снял. Я их не трогал! Честное слово! – Он перекрестился. – Но в ванне же нельзя быть одетым, так никогда дочиста не отмоешься. Я положил Шелби в теплую воду и стал молиться как полагается. Потом она очистилась и спокойно уснула… Я завернул ее. Как следует, аккуратно все сделал. А потом помог ее подружке. Потом я их обеих отнес вниз. Люди могли приходить и говорить, что им тут нельзя находиться, но я так все устроил, чтобы их никто не видел и они могли бы оставаться дома.
– Я умею строить, и я построил новую стенку, так что у них появилось потайное место. Как Клуб.
– Хорошо. – Ева ходила по комнате, потом сняла с полки плюшевую собачку. – Откуда это у вас?
– Это моя собака. Она потерялась. Я ее нашел. Она моя. Ее зовут Малыш.
– Раньше Малыш принадлежал кому-то другому.
– Может быть, но она о нем не заботилась. А я забочусь.
– Вы нашли Малыша. И нашли других плохих девочек.
– Когда вы миссионер, вы должны идти к грешникам и им помогать. Но не в Африке. Там страшно. Нэш, я не хочу в Африку!
– Ты и не поедешь.
– Зато я еду в путешествие. Мне надо собираться, – сказал он Еве.
– Да, пожалуйста. Собирайтесь в свое путешествие.
Эпилог
День выдался долгий и печальный. Чуть живая, Ева втащила себя в дом. Что ей сейчас требовалось, так это встать под душ, обжигающе горячий. И все забыть.
Обычно ее встречал при входе Саммерсет, а в вестибюле стоял кот, но сегодня ей навстречу вышел Рорк, а кот – за ним.
– Что-то новенькое.
– Хотел быть дома, когда ты придешь. Вид у тебя измученный.
– И самочувствие соответственное. Спасибо за помощь – за финансовую разведку, за транспорт.
– Это ерунда, забава. А вот это? – Обняв за плечи, он повел ее по лестнице. – Это необходимость. И правило супружеской жизни.
– Ты о чем?
– О том, чтобы поддержать тебя после тяжелого дня. Ты можешь ни о чем не говорить.
– Вообще-то, может, рассказать было бы даже лучше. Быстрее бы освободилась ото всего этого. Он ничего не соображает, этот Монти Джонс. Не отдает себе отчета в том, что происходит.
– А что происходит?
Она присела на край постели и выжала из себя улыбку, когда он нагнулся и стал стягивать с нее сапоги.
– Пока что он проведет какое-то время в тюремной психушке. На острове Райкерс. Его там обследуют, допросят, проверят на дееспособность, расколят, вывернут наизнанку. Знаешь, я начинаю его жалеть – и сразу вспоминаю про тех девочек на моем стенде.
Она плюхнулась на спину и какое-то время лежала, уставившись в потолок.
– Он понимал, что делает, когда убивал Шелби. Ставлю на это свой жетон. Он был сердит, обижен, и он все спланировал, чтобы заставить ее заплатить – тем, что сделает ее хорошей. Но он все понимал. Думаю, это его и сломало. Сознание того, что он натворил, когда менять что-то было уже поздно. Теперь ему пришлось убить и Линь, и тогда он стал верить, что это его предназначение. Но с Шелби было иначе. Он действовал осознанно. Поймай мы его тогда, он был бы признан вменяемым.
– А теперь?
– А теперь он жалкое создание. – Ева приподнялась и с недоумением воззрилась на бокал вина, который он ей протянул. – Да, вот это действительно хорошая идея. Гиббонс прав. За решетку его не посадят, но остаток жизни он проведет в той самой палате. Он никогда не выйдет, и нам остается этим удовольствоваться. Убедить себя, что этого достаточно. Ничего другого не остается.
– Было бы легче, окажись он коварным злодеем и вменяемым?
– Ну конечно. Негодяем вроде родителей некоторых наших жертв, вроде моих, вроде твоего отца. Тут ты можешь все разложить по полочкам, и тебе все ясно. А сейчас я смотрю в лица своих жертв, и что мне им сказать? Только то, что я свою работу сделала, сделала все, что могла, чтобы отстоять их интересы.
– Именно это ты и сделала. – Рорк присел рядом. – Именно это.
– И никто ничего не видел. Ни родные, ни обученный персонал, ни даже психоаналитик, представляешь? Перед ними ходячая и говорящая бомба замедленного действия, а они ничего не замечают. Для них это просто робкий, медлительный Монти. Здесь не обошлось без изощренного коварства, Рорк. Теперь-то от него и следа не осталось, но тогда он был достаточно хитер и ловок, чтобы сообразить, как обездвижить жертв, как заманить их туда, куда он хотел, как понадежнее спрятать. И как скрыть все это от своих близких. Сегодня этого человека мы уже не увидели, но когда-то он существовал.
– Может, в этом тоже есть своя справедливость. Того человека больше нет, он где-то там заперт. И если он когда-то себя снова проявит, с ним разберутся.
– Он исчез, но слишком многих утащил с собой. Двенадцать юных жизней.
– А что его брат?
– Допросила. Пришлось поверить, что он об убийствах знать не знал. Он просто не мог себе этого представить. Он будет отвечать за то, что, будучи свидетелем покушения на убийство, увел брата от ответственности. Но я уже сейчас могу сказать, что прокуратура не станет предъявлять обвинение, во всяком случае такое, какое влечет тюремный срок. Какой смысл? Он до конца дней будет мучиться оттого, что подвел своего братика, сестру, сознанием того, что его брат – убийца. А Гиббонс… Его, конечно, тоже пожурят. Может, он даже лишится должности, а то и лицензии. Не знаю. Но он оправится. Встанет, как неваляшка. И еще поваляет свою Филли.
Рорк хохотнул и притянул ее к себе.
– Ну вот.
– Она-то не при делах. Она ничего не знала, только свято верила в своих братьев и свое дело. Винить ее за это нельзя. А доктор? Он вообще-то другу хотел помочь. И брату друга. И я не возражаю, если они малость покувыркаются, если на то пошло.
– А себя ты не должна ругать за то, что не удовлетворена исходом дела.
– Дело закрыто, ответы получены. За исключением… последней жертвы. Она так и остается безымянной. Нигде никаких следов. Если бы были, Фини бы нашел. Тот, кто произвел ее на свет, не удосужился дать ей имя. Что наводит…
– …на мысль о тебе самой.
– Мне не дали имя, потому что я для них была как вещь. Наверное, с этой девочкой было нечто подобное. Для тех, кто дал ей жизнь, она тоже была всего лишь вещью. Никому до нее не было дела, только – на короткое время – человеку, который ее убил. Он даже не знал, как ее зовут.
